– Ты имеешь в виду, мама.

– Я имею в виду, никто.

– Но ты был, – Вайолет не смогла произнести выражение «в хлам», – пьян в тот вечер, когда привез меня сюда. И кто же саботировал тебя тогда?

– Послушай, Вайолет, люди ошибаются. В ту ночь я совершил промах, а не провал. Зависимость – это хроническое заболевание, и рецидивы неизбежны. Это непросто. Чтобы справиться с ним, я должен поставить трезвость превыше всего в своей жизни.

У Вайолет было не то настроение, чтобы выслушивать законсервированные клише пациентов реабилитационных центров.

– Вот, значит, как? Ты должен поставить трезвость превыше своих детей? Даже если один из них в больнице, а второй целыми днями торчит дома без друзей и ни с кем не общается? Мне кажется, ты давно уже ставишь себя на первое место. И насколько же ты на самом деле честен – если ты напился до отключки меньше чем за неделю до своей зажигательной речи?

Руки Вайолет дрожали. Ей с трудом удавалось не повышать голос.

– Я знаю, что я натворил. Я ничего не приукрашиваю. Мой спонсор, Керри…

– Керри. – Вайолет не уловила связи на том собрании. Последние несколько месяцев он часто отвечал на звонки Керри. Но ей казалось, что это женское имя. Кэрри.

– Да, Керри. Он из нашего офиса в Стерлинг-Форест. Мы с ним анализировали, что я делаю и думаю перед тем, как выпить первую рюмку. Так я смогу лучше распознавать предупреждающие знаки и избегать новых промахов.

– Предупреждающие знаки? – Вайолет была в ярости. – Как тебе такой предупреждающий знак? Наша семья настолько несчастна, что моя сестра сбежала. Сбежала, потому что наша мать терроризировала ее. Хочешь еще один предупреждающий знак? Ты позволил всем думать, что я поранила моего брата, когда ты слишком набрался, чтобы помнить, как все произошло. А как тебе такой красный флаг? Органы опеки приезжали в наш дом, чтобы убедиться в благополучии моего брата – твоего сына!

Глаза Дугласа налились кровью, в них горело возмущение. Он мотнул головой.

– Нет, не приезжали.

– Приезжали.

Краска сошла с лица Дугласа, и какой-то миг он походил на статую из детской книжки Вайолет – крестьянин, обращенный в камень.

– Когда? Когда приезжали из органов опеки?

– Я не знаю! Это ты был дома! Я-то была здесь. Я знаю об этом только потому, что парень из этой службы приезжал и сюда тоже.

Дуглас провел пальцами по своей жидкой щетине.

– Что он хотел узнать?

– Почему сбежала Роуз, главным образом.

– Ты рассказала ему о Дэмиене?

– Я рассказала ему то, что должна была рассказать с самого начала полиции. Я рассказала, что мама и Роуз ссорились, как бешеные кошки, из-за ее аборта.

Опущенные плечи Дугласа поникли еще больше.

– Не знал, что тебе это известно. Да, твоя мать волновалась, что такой ранний ребенок сломает Роуз жизнь. Джо не хотела, чтобы Роуз пожертвовала всем, ради чего она так долго трудилась.

Вайолет уже готова была уточнить, кто именно трудился – Роуз или их мать, но тут до нее дошел смысл его слов.

– Подожди, – сказала она, слушая странное эхо своего голоса в маленькой пустой комнате. – Ты думаешь, мама заставила Роуз сделать аборт?

– Заставила – это сильное слово. Она думала, что это правильный шаг.

– Мама истязала Роуз за то, что она сделала аборт. Она подсунула Роуз чудовищную фотографию мертвого ребенка. Я видела ее собственными глазами. Она назвала Роуз убийцей. Она сказала, что Роуз отправится в ад.

– Вайолет, я не говорю, что ты лжешь, но это просто бессмыслица. Зачем твоей матери мучить Роуз и до, и после аборта?

Глядя на Дугласа, Вайолет поняла, что он не отличает правду от лжи, реальность от выдумки. Он выглядел маленьким и растерянным, как мальчишка; пальто было слишком большим для его телосложения компьютерного гика. Вайолет вновь подумала о том, что сказал ей Николас: опасные люди выбивают тебя из равновесия и заставляют сомневаться в себе. Вайолет сочувствовала отцу в его растерянности – действительно сочувствовала, потому что начала понимать, отчего она почувствовала себя так хорошо, став тоньше скелета из кабинета биологии. Старые симптомы: скручивающая боль в животе, мигрени, учащенное сердцебиение, головокружение – такое, что все вокруг казалось стоящим под наклоном, – успокаивали ее, потому что обрели ясную причину: недостаток пищи. По сравнению с этим жизнь до голодания была агонией без логики, замешательством без какой-либо объяснимой причины.

– Я знаю, какой может быть твоя мать. И я знаю, что у вас сейчас напряженные отношения. У вас получилось поговорить об этом, когда она приезжала к тебе?

– Ко мне? Мама сказала тебе, что приезжала ко мне? Она ни разу не навестила меня. Она даже не отвечает на звонки моего терапевта. Она лжет, папа, она это не контролирует. Что должно произойти, чтобы ты перестал ей верить? Неужели тебе даже в голову не пришло вступиться за меня? Помочь мне выбраться отсюда? Ты думаешь, что все вращается вокруг тебя! Тебя и твоей трезвости! Ты одержим собой точно так же, как она!

Дуглас вскинул подбородок, стараясь защититься:

– Это несправедливо, Вайолет! Я стараюсь как лучше!

– Значит, твое «как лучше» – эпическое дерьмо! Она психопатка, пап. Она это не контролирует. Но у тебя есть выбор! Ты мог бы поступить правильно, но ты этого не делаешь!

– Я ЛЕЧУСЬ, Вайолет!

Рычание Дугласа заставило медсестру подойти к двери, но Вайолет было все равно. С нее было достаточно.

– Отлично! Ты лечишься, остальные МУЧАЮТСЯ!

– Время посещений закончилось, – сообщила медсестра.

– Я не какой-то жестокий родитель, – с помертвевшим взглядом сказал Дуглас, просовывая руки в рукава пальто.

– Нет, пап. Ты наблюдатель. И, как по мне, это даже хуже.

Сердце Вайолет бешено колотилось, когда Дуглас вылетел за дверь с сокрушенным выражением лица, не соответствовавшим его гордо поднятой голове. Она ощущала ту же боль в желудке и горечь, что и всегда, когда выходила из себя дома. Она чувствовала себя виноватой, потому что обрушилась на человека, неспособного действовать лучше, и глупой, потому что раскрыла все свои чувства и обиды перед тем, кто был лишен элементарной способности слышать и понимать их. Но как только она заглушила в себе обвиняющий голос, шепчущий: «Ты снова попалась на этот крючок, ты разворошила семейную драму», Вайолет почувствовала некоторое утешение в том, что была честна. Она была настоящей. Она наконец-то рассказала ему о том, что чувствовала. Она не вела себя безразлично, как Дуглас, или Уилл, или прежняя безучастная Роуз до того, как сбежала. И, может быть, это был признак, что мать еще не свела ее с ума. Теперь, если бы только Роуз чувствовала то же самое, они могли бы объединить усилия, помочь друг другу в борьбе за то, чтобы не стать похожими на людей, которые их вырастили, и позволить остальным членам семьи Херст отправиться в ад.