что у мужа случился обширный инфаркт. Пашков знал правду, он был первым, кто услышал истошный крик соседки, заставшей холодное тело супруга и рухнувшей в обморок. Соседи, не поверившие в байки об инфаркте, недовольно перешептывались — они хотели правды.

Но Пашков ответил: «Откуда я что знаю». Пашков подумал, засни Вадим в туалете, а не на кровати, и жив бы остался. Спустя год после смерти вдова и сама стала верить в инфаркт Вадима. В знак благодарности за верность тайны смерти она отнесла Пашкову почти новый пиджак Вадима. Этот пиджак был сильно велик писателю, болтался на нем, как на вешалке. И Пашков, повесив обнову в шкаф, ни разу не надел пиджак.

Еще Зинаида Феоктистовна отдала Пашкову стопку порнографических журналов, хранившихся у мужа. Она считала, что это интересно всем мужчинам. Когда по средам к ней на ночь стал приходить любовник, Зинаида Феоктистовна попросила журналы обратно. Соседка любила повторять, что она человек либеральный, широких взглядов.

Часто, чтобы завязать разговор с Пашковым, не отличавшимся словоохотливостью, Зинаида Феоктистовна спрашивала, почему он не носит Вадимов пиджак. Пашков, которому до смерти надоел этот дурацкий неучтивый вопрос, многозначительно отвечал, что случай еще не подоспел для такого дела. Как-то раз он ответил, что готов вернуть пиджак обратно, но Зинаида Феоктистовна с негодованием отвергла это предложение, почему-то заявив, что это, мол, было бы глумлением над памятью мужа, и даже всплакнула.

Сейчас, когда она пережаривала репчатый лук на свином сале, Пашков вспомнил: сегодня среда и, значит, у соседки будет гость, поэтому она старается.

— Борщ готовите? — спросил он, стараясь, чтобы голос не выдал зверского аппетита, нагулянного на бульваре.

— Точно, борщ. — Зинаида Феоктистовна выключила газ и села на табурет рядом с Пашковым. — Все собиралась спросить, кто этот интересный мужчина, который несколько раз к вам заходил?

— Кого вы имеете в виду? — не понял Пашков, занятый созерцанием морской раковины-пепельницы. Он так ни разу и не послушал живший в ракушке шум моря. — Понимаю, вас заинтересовал Виктор Степанович.

— Еще бы. Роскошный мужик. Познакомите?

— Кажется, вы уже познакомились.

— Разве это знакомство: здрасьте-здрасьте. Он похож на кинорежиссера или писателя. В нем страстная творческая личность видна. Не понимаю, что этого человека связывает с вами?

— Дела разные связывают, — буркнул Пашков. Ему мучительно хотелось сказать о Сайкине какую-нибудь гадость, но на ум, как назло, ничего не приходило.

— Ну, так познакомите?

— Не могу вам отказать. Но, боюсь, вы будете разочарованы. Виктор Степанович обременен большой семьей. И человек он приземленный, утилитарный, совсем не страстный, как вы думаете. Интересную женщину он даже оценить не сможет. Вообще для него всего дороже семья, дети. И профессия его совсем не романтическая. Он как-то связан со строительством. Прораб, кажется.

— Все вы врете, — надулась Зинаида Феоктистовна.

— Честно говоря, вы угадали. Мой знакомый действительно писатель. Пишет рассказы юмористические, на злобу дня. Только его не печатают, говорят, таланта нет. А он очень страдает от такого отношения. Говорит, все брошу и уеду. Или удавлюсь.

— Наверное, вы опять все врете. Ой, совсем забыла, заболталась с вами, простите, там, в вашей комнате брат Вячеслав Дмитриевич дожидается. Я ему дверь открыла, а к вам он своим ключом отпирал.

— Лучше бы вы сделали вид, что никого нет дома.

Пашков поднялся и направился в свою комнату. В последнее время он тяготился обществом брата. «Странно, — думал Пашков, — возле подъезда не стояло такси брата. Обычно он на машине. Сломалась, что ли, его карета?» Пашков толкнул дверь в свою комнату. Пахло застоявшимся табачным дымом и пылью.

* * *

Вячеслав Дмитриевич дремал в единственном кресле возле письменного стола. Чайное блюдце было полно папиросными окурками. Над письменным столом висела большая картина, написанная маслом, купленная у соседа по подъезду, художника-пьяницы.

Рыжий кот, стоящий на задних лапах, в передних держал серебряную рыбку. На одной из этих лап красовались часы без циферблата, но со стрелками. В верхнем углу картины распускал сияние полумесяц. Стараясь ступать бесшумно, Пашков подошел к окну и, с трудом дотянувшись, распахнул форточку. Брат, склонив голову набок, посапывал в кресле. Кот на картине по-прежнему держал в лапах серебряную рыбку и вызывающе глядел на Пашкова голубыми глазами.

Пашков подумал, что брат слишком устает на работе, не жалеет себя и вот даже в кресле задремал средь бела дня. Бесшумно он вышел из комнаты, прихватив блюдце с окурками. Растрескавшийся паркет тихо поскрипывал. На кухне он выбросил окурки в ведро, поставил чайник на огонь. Зинаида Феоктистовна молча чистила картошку. Пашков решил, что соседка нарочно сразу не сказала о приходе брата, только сделала вид, что забыла. Она недолюбливала Вячеслава Дмитриевича, считала его грубым мужланом и сквернословом, переубеждать ее совершенно бессмысленно.

— Заснул он в моем кресле, — сказал Пашков. — Очень устает на работе, такая нагрузка.

— Никто его не неволит, работал бы меньше, раз так устает, — сказала соседка. — Тут на службу опаздывала, пришлось такси взять. Так этот хам содрал с меня чуть ли не весь дневной заработок. Таксистам только бы проституток по клиентам развозить и богатое жулье обслуживать.

— У него семья, двое детей. Приходится много работать, чтобы всех прокормить…

Пашков поместил на поднос чайник и отправился обратно в свою комнату. В комнате он поставил поднос на колченогий журнальный столик, отодвинув в сторону вазочку с пластмассовыми экзотическими цветами. На столике лежала желтая папка со старыми рассказами, которую брат взял прошлый раз почитать и сегодня не забыл принести обратно. Пашков, усевшись на стул, решил, что брата пора бы будить, и развязал тесемки папки. Он перебрал машинописные страницы, прикидывая, какие вещи можно предложить Сайкину для публикации. Пожалуй, раздумывал Пашков, можно попробовать вот этот рассказ.

Он выудил из папки страницы, сжатые толстой конторской скрепкой, и пробежал глазами первые строчки. Рассказ назывался «Богатые люди на метро не ездят».

Его главный персонаж, киноактер преклонного возраста, страдает оттого, что его, в прошлом довольно известного человека, начинают забывать. Он давно не получает приглашений на фестивали и презентации с шампанским. Одна-две второстепенные роли, которые он, пользуясь старыми связями, с унижением выпрашивает себе на студии, на время успокаивают и наполняют жизнь смыслом. Но съемки заканчиваются, и актер снова ждет телефонных звонков и новых предложений, хорошо понимая всю ничтожность своих шансов. Он обивает пороги знакомых артистов, режиссеров, молодых зубастых продюсеров и видит, что и им приходится нелегко. Мало ролей, заработки мизерные, одно, другое…

Как-то артисту посчастливилось дать пространное интервью газете, где он, подводя итоги творческой карьеры, жаловался, что не смог реализовать себя и на