молча и чиркнул спичкой, прикуривая папиросу. Пашков спросил, не хочет ли брат еще кофе, но тот покачал головой, продолжая молча курить. Густой табачный дым слоился и туманил нарисованного кота с рыбкой в лапах. Заметив, что брат занят своими, как видно, тяжелыми неприятными мыслями, Пашков решил не задавать вопросов, а наполнил свою чашку и бездумно глядел, как брат поглаживает запястье левой руки. На запястье синел наколотый якорь, обрамленный цепью. За многие годы, прошедшие после службы на Северном флоте, наколка заметно потускнела, сделалась нечеткой.

Сегодня, уходя из дома, Вячеслав Дмитриевич видел, как дочь сосредоточенно сортировала свои вещи, отбирая те, что не стыдно взять с собой в Америку. Вещей набралось немало, и Ирина, разложив платья на своем диванчике, сперва пожаловалась, что надеть ей совершенно нечего, а потом попросила у отца денег на туфли, предложенные на продажу подругой. Вячеслав Дмитриевич замечал, дочь одевается не хуже многих сверстниц.

После окончания училища Ирина работала на швейной фабрике, следила за модой и без конца обновляла свой гардероб. Вот с обувью проблема, он вытащил кошелек и дал дочери денег. Ира поцеловала отца в щеку и сказала, что он пупсик. Вячеслава Дмитриевича удивляло отношение дочери к их отъезду. Ира с восторгом восприняла это трудное решение отца, радовалась так искренне и открыто, что Вячеслав Дмитриевич думал, лучше бы дочь скрывала свои чувства. «Ведь мы насовсем уезжаем, — сказал он Ирине. — Может быть, ты этого не понимаешь? Насовсем». «Очень даже понимаю», — ответила она со смехом.

К продаже земли и садового домика, в постройку которого он, кажется, всю душу вложил, с которым в свое время связал столько ожиданий, дочь отнеслась настолько безразлично, что отца это больно задело. «Я тебя понимаю, папа, — сказала она, ерничая, делая нарочно серьезное лицо. — Березки, сладкий дым отечества и все такое. Но ты не огорчайся, со временем купишь себе клок земли в Америке, соток шесть, удобришь, заведешь поросят и почувствуешь себя снова русским дачником. А я тебе ружье подарю, ворон гонять». «Это все-таки родина, дочка», — проглотив комок в горле, он хотел сказать о родине что-нибудь хорошее, но нужных слов не нашел.

«Все-таки у Ирки рыбья кровь, не моя, — подумал он со злостью. — Неужели ей здесь совсем ничего не дорого? Ведь что-то она должна любить, к чему-то должна испытывать привязанность. А может, и хорошо, что этот разрыв не станет для нее болезненным?» — спрашивал он самого себя, потому что больше спросить было некого.

«Ну, скажи, ты понимаешь, что мы уезжаем насовсем?» — допытывался он у Ирины. «Понимаю. — Она подошла к отцу совсем близко, обняла за плечи и посмотрела в глаза. — Папа, я все понимаю. Может, я должна сейчас плакать, но мне весело. Прости. Но мы ведь вместе уезжаем, все вместе, одной семьей. Поэтому мне не страшно и не грустно, мне весело. Мы всегда будем вместе. Пап, так в Америку хочется». Вячеславу Дмитриевичу стало легче. Все-таки она хорошая девочка, решил он.

Пашков, тяготившийся затянувшимся молчанием брата, спросил, не хочет ли тот перекусить, получив утвердительный ответ, достал из картонного ящика консервированную ветчину и банку соленых огурцов. Этот ящик консервов неделю назад притащил Семен Дворецкий. Вчера Семен звонил узнать, нужны ли еще продукты, Пашков отказываться не стал. Оставив брата наедине с его молчанием, Пашков отправился на кухню, принес холодные вареные яйца, помидоры и хлеб. Пока он отсутствовал, Вячеслав Дмитриевич раскрутил ключом консервы, порезал ветчину толстыми ломтями.

— Хорошо ты, смотрю, жить стал, — жуя, заметил Вячеслав Дмитриевич. Рот Пашкова оказался занят, и он лишь промычал в ответ что-то невнятное. — К тебе в гости стало выгодно ходить, — продолжил свою мысль брат. — Раньше вкуснее бутерброда с маргарином у тебя ничего не находилось.

— Раньше я отдавал предпочтение духовной пище, — сказал Пашков. — Теперь предпочитаю полноценный рацион. Ты знаешь. Слава, на днях я переезжаю из этой комнаты.

Вячеслав Дмитриевич от неожиданности чуть не расплескал кофе.

— Да, Слава, переезжаю. Заканчиваются мои коммунальные странствия.

— Ну, ты даешь, — только и сказал Вячеслав Дмитриевич.

— И эта комната за мной останется, — продолжал Пашков. — Надоест жить одному на новом месте, переберусь обратно в коммуналку.

Вячеслав Дмитриевич вдруг длинно матерно выругался, ссутулился в кресле и положил тяжелые кисти рук на журнальный столик. Он погладил на запястье якорь, обвитый цепью.

— А что случилось? — Пашков смотрел, как брат тер ладонью наколку и на глазах наливался злобой.

— Случилось то, что должно было случиться. — Вячеслав Дмитриевич пригладил седеющие волосы. — В Америку мы не едем. Остаемся здесь.

Пашков решил не задавать лишних вопросов. Брат пришел о чем-то поговорить, пусть все расскажет сам, торопить его не следует.

— Хорошо, хоть такси не успел продать, — сказал Вячеслав Дмитриевич. — А то бы пришлось по миру идти, хотя все равно мы теперь нищие. С дачей я поторопился, не надо было за те деньги продавать. Я ведь каждую горсть земли на участке вот этими руками просеял.

Он повернул к Пашкову ладони тыльной стороной. Снова вздохнул и начал свой рассказ.

Сын Вячеслава Дмитриевича Герман работает на автостоянке, охраняет машины. На одну смену собирается три-четыре таких охранника, все молодые охламоны. Платят им хорошо, а вся работа — ворота открывать и на стуле сидеть, чай пить. Несколько дней назад Герман только заступил на ночное дежурство, приезжает хозяин стоянки некто Матецкий Рудольф Евгеньевич. Приехал так, без всякого дела, побродил по территории. Потом к ребятам примотался, как дела, как жизнь. Он сроду после семи вечера на стоянке не задерживался, а тут в десятом часу приперся.

У этого Матецкого еще две стоянки в городе, человек он не бедный, но, говорят, жаден. Он постоял, потоптался и уже собрался уезжать. Тут к воротам подъезжают две фирменные тачки, почти новые, третья «БМВ» и трехсотый «Мерседес». Выходят из них два водилы, подходят к Матецкому, начинают разговор. О чем говорили, Герман не слышал, стоял в стороне. Матецкий пожимает плечами, дескать, мне все равно.

Потом подзывает Германа, говорит, мол, люди хотят оставить здесь свои тачки на одну ночь. Утром заберут, а заплатят хорошо. Герман отвечает, что ему все равно, стоянка Матецкого, ему и решать. Матецкий, нет, он отвечает только за те машины, хозяева которых паркуются здесь, так сказать, официально, вносят абонентную плату. А это вроде халтуры, на ответственность охранников. Заплатят прилично, так что пусть решают. Ключи от машин хозяева оставят, а утром заберут тачки. Странно… Ключи оставят, где такое видано? Лопоухий Гера согласился, обрадовался. И что самое главное, хозяев этих