Король перестает улыбаться. Хищником подпирает коленями локти, хищником склоняет голову, кутая ресницами в паучий кокон эту твою последнюю фразу. Он заполнит ее ядом, а потом разжует вместо шоколада. А я.

Я закрываю уши и жмурюсь. Если бы мне иголку с ниткой, я бы зашил свой карман, потом в темноте – сердце, а после – рот с ушами. Но у меня нет ниток с иголками. В этом салоне полно вещей, но все они бесполезны. Поэтому я делаю то, что делаю всегда. То, что могу. Представляю себя на сцене.

Хочешь, покажу фокус, Чон Чоннэ? Зал затемнен. Полно народу. А ты. Ты главный гость. Следи

внимательно

за рукой.

Или ты уже нашел наперсток?

12

Людей много. Все пришли исключительно ради меня, в программе никого другого. Номер всего один. Резкий, немного затянутый, поэтапный.

Сначала стою в темноте в самой дальней точке от края сцены. С каждой клавишей пианино делаю шаг вперед. Клавиш восемьдесят восемь. И шагов тоже. Начинается все с субконтроктавы «Ля». Она разносится по залу. Я родился: вижу, слышу, чувствую.

Почти девяносто шагов – это пара кругов. Немного похоже на настольные игры, в которых кубик показывает, сколько клеток можно пересечь за ход. На некоторых – обманки или дары. Напольная поверхность моей сцены изрисована змееобразными клетками, по которым я и должен шагать. Их, этих клеток, разумеется, восемьдесят восемь. На некоторых обманки – они помечены красной краской. Мне положено задержаться на них подольше и собрать предметы, которые находятся на этих клетках.

Собрать дары. Они обманчивы, конечно, но даже ложь всеми шансами может стать во благо. В моем случае точно.

Четыре красных клетки с предметами разбросаны среди большой и пятой октав. Нож, веревка, упаковка таблеток, полиэтиленовый пакет. Постепенно под восемьдесят восемь коротких протяжных звуков я собираю все и подбираюсь к финишу – краю сцены по центру. На «До» пятой октавы.

После нее беру каждый из предметов по очереди и показываю зрителям. Здесь загораются люстры в зале, и мне видно, сколько рук поднято в воздух. Потом свет снова гаснет. Я сменяю предмет. Поднимаю, зажигаются люстры, запоминаю количество поднятых ладоней.

И так со всеми предметами —

мерцание,

затухание,

голосование.

Когда оно заканчивается, орудие выбрано. Пропадают все источники света, остается только выделяющий меня прожектор. Пианино начинает игру заново – с первой клавиши до последней – в темпе, который с каждым разом нарастает. Пока это происходит, я себя убиваю.

Кульминация.

Способ всегда разный, в зависимости от собравшейся аудитории. Кому что больше по душе. Там каждый пришел осмысленно. Все знают, что увидят, покупая билет на шоу «Самоубийство эльфа».

Когда я режу вены, всегда – вертикально. Во-первых, чтобы не затягивать. Во-вторых, потому что красочней.

Если вешаюсь, сверху спускается перекладина на манер тех, что используют акробаты. Мне остается сносно привязать веревку и смастерить петлю. А клавиши ускоряются в своем забеге.

Когда выбирают упаковку таблеток, я их грызу. Забрасываю каждую, как леденцы – по одной, пока не опустеет баночка.

Если выпадает пакет, не мешкаю. Зрелищно будет, когда он начнет втягиваться в мой рот при вдохе, а после оттопыриваться обратно при выдохе. С пакетом сложнее. Здесь руки часто служат инстинкту самосохранения – пытаются разорвать на пике шокирующего стресса. Потому, когда выпадает пакет, выезжает и перекладина акробатов, чтобы я мог привязать к ней веревку, а потом и собственные руки выше головы – запереть инстинкты.

После шоу все всегда расходятся.

И, когда зал пустует, я воскресаю. Кровь втекает обратно, кости срастаются, желудок прочищается, легкие возобновляют работу. Вечером следующего дня снова полный зал и очередной спектакль. А между ними – люди, Чоннэ. Ловят меня на улице, спрашивают, как мне все это удается.

Я им говорю: фокус.

Они спрашивают: как?

Я говорю: вы смотрите на то, что у меня внутри. Не на то, что снаружи.

Они, конечно, не понимают. Но фокус таким и должен быть, так?

– Что тебе сказала Кори?

Так, Чоннэ? Ты следил за рукой?

– Что у Итана было тяжелое детство.

– И все?

Внимательно? Его величество готов душить паутиной все буквы, которые соберешь в слова. Знаешь? Знаешь. Стойко держишь взгляд, откидываешься на спинку кресла и опускаешь руки на подлокотники:

– Что у него посттравматический синдром, который проявляется расстройством психики и псевдологией.

Все так просто и легко в устах. Никаких теней в мимических тайниках, все как есть – бесхитростно,

общеизвестно,

обыкновенно.

Я начинаю с кудрей. Подглядываю. Они, как всегда, меняют форму лица, а глаза. Глаза меняют выражение. Ури замечает тоже – то, как ты звучишь. Будто называешь предметы с моего курса. Будто у всех в потоке такой же список и такие же сложности.

– О, как ты хорошо и емко сказал! Сразу видно: историк. Четко, кратко, информативно. – Он смягчает поведение, но не взгляд. – Она тебе не сказала, что за расстройство, так ведь?

– Я спросил, но она дала понять, что Итан не хочет, чтобы я знал.

Король коротко мычит в ответ и снова падает на спинку дивана, оставляя бутылку на столе:

– Не совсем не хочет, но бог с этим, он все равно меня проклянет, когда узнает, что я тебе все разболтал. И показал.

Есть разве смысл теперь? Мне ни шикнуть на короля, ни отвесить пощечину за то, что он не притворился мной, когда увидел тебя на пороге. И вот теперь ты, дурак, говоришь «не уйду», понятия не имея, какую ответственность это «не уйду» могло бы на тебя наложить, если б я поверил и подпустил. А я ведь знаю, что там впереди. Это все, что доступно мне в моем застывшем кадре, – защита самого себя.

А с тех пор, как узнал шаги, еще и тебя.

– Ты делаешь это ему назло?

Ури впитывает твой вопрос, но медлит. Наблюдает. Ищет. Думает.

Кажется, ты делаешь то же самое. Касаешься затылком мягкой бежево-розовой ткани, сжимаешь ладони в кулак на животе и рассматриваешь. А я подглядываю.

Кажется, ты любуешься этим беспорядком, этим военным раскрасом на моем лице, мокрыми губами, измазанным комбинезоном. Я вижу: ты ищешь меня в моих же глазах, и что-то заставляет вибрировать застывшие предметы, словно они готовы распасться на молекулы.

– Черт возьми, Итан… – шепчешь громко и эмоционально, с тяжелым вздохом запрокидывая голову к незримому небу.

– Я не Итан.

Слышишь. Когда выпрямляешься, глаза улыбаются блеском. Улыбаются немного и губы.

– Я думал, что ты… он… бежит от меня, потому что болен физически. С ужасными прогнозами