и ждет, когда зажжется экран ноутбука. Ты послушно поднимаешься и садишься рядом с королем. От него пахнет химией, шоколадом и горьким виноградом. В моем салоне пахнет точно так же.

Ури бьет грязным пальцем по сенсорной панели – расширяет экран видеофайла. Этот вот видеофайл идет больше сорока минут, Гермес, и не стоит ровным счетом ничего. Ты смотри просто. Наперсток искать не нужно.

Только он и будет – ничем не прикрытый – прямо перед тобой.

13

Мне пятнадцать.

Совершенно черные волосы, данные природой. Отросшая челка, спадающая на глаза. Кепка тоже черная, новенькая, лежит на столе рядом, как доспехи. Я могу спрятать за ними лицо, если почувствую, что прядь волос недостаточно с этим справляется.

– Что ты рисуешь?

– Цвета, – бесцветно или просто блекло, не знаю. Я столько раз смотрел эту запись, что воспринимаю как должное.

– В виде букв? – Миссис Лейн почти вся за пределами камеры. Можно разглядеть лишь рукав белого халата.

Молчу. Без разницы, как другие понимают мои поступки.

На столе стопка листов и стая разбросанных рядом цветных карандашей. Я не рисую. Я пишу. Вывожу печатные буквы алфавита, раскрашивая каждую так, как вижу ее цвет.

– Ты сам себе доверяешь, Итан?

Я просто киваю.

– А ему?

Я просто киваю.

Голос у миссис Лейн, как у Тома Хэнкса. Размеренный, понятный, неторопливый. Ей бы озвучивать тексты для иностранцев, а не ставить диагнозы.

– Почему?

– Он защищает.

– Ты чувствуешь себя незащищенным?

Позади меня можно разглядеть серый стеллаж с картами, белую раковину и такой же шкаф для одежды с двумя пышными зелеными растениями на вершине.

– Да. – Всегда удивлялся, зачем ставить их так высоко, чтобы потом приходилось вставать на стул.

– Но тебе не нравится, что он не советуется с тобой, когда хочет появиться?

Пятнадцатилетний я в большой рыжей толстовке. Капюшон едва держится на голове, готовясь сползти окончательно. Его шнуровка качается на весу.

– Не нравится, – это голые слова. Движется усердно только рука, сменяя карандаш на черный. Им я рисую контуры букв.

– Ты хотел бы с ним договориться?

– Да.

– Тогда не против, если я задам тебе вопросы, которые уже задавала раньше?

– Не против. – Виктор примерно объяснил, что планируется сделать, но я равнодушен. После приступов я всегда был немного апатичен. Куда больше, чем в обычное время.

– Они могут тебе не понравиться, но придется еще раз на них ответить, ты не против?

– Нет.

– Ты помнишь, зачем мы это делаем, Итан?

– Да.

– Хорошо. – Можно разглядеть, как доктор складывает руки на столе на манер первоклассников. – Начнем?

Я меняю карандаш на желтый и приступаю к заливке.

– Тебя зовут Итан, так?

Сейчас – да.

– Да.

– Скажи, почему ты здесь?

– Здесь – это у вас в кабинете или в больнице? – задаю вопрос, но не отрываю лица от алфавита.

– В больнице.

– Я хотел покончить с собой?

– Ты не уверен?

– Нет, уверен, – я киваю машинально, и капюшон слетает.

– Который раз ты хочешь покончить с собой, Итан?

Не могу сказать, что я не люблю такие вопросы.

Вопросы как вопросы. Просто у меня невероятное воображение. Если спросить, я прокручу в голове картинки. Делать это одновременно с заливкой мне сложно. Я замираю, смотрю лишь на карандаш, жду, пока рисунки в голове закончатся.

– Я не считал.

– Хорошо. В который раз ты пытался покончить с собой?

Это проще и быстрее:

– Третий.

– Почему, ты можешь сказать?

Я пожимаю плечами, свободной рукой снова набрасывая на голову этот лисий колпак.

– Тебе одиноко, Итан?

– Сейчас нет.

– А обычно?

Пятнадцатилетний я снова пожимает плечами. Одиноко – это Чеширский кот. Философский дым, тающий в воздухе с отзвуками сардонического смеха.

– Почему тебе одиноко? – Миссис Лейн иногда считает, что понимает меня лучше меня самого. Я ей говорил, что не боюсь одиночества. А она считает, мне недостаточно ясно, что это такое – одиночество. Говорит: это совсем не Чеширский кот. – У тебя же теперь есть хорошая семья.

– У меня до этого тоже была семья. И потом еще одна.

– Тебе страшно?

Я возобновляю свое занятие:

– А вам?

– Есть вещи, которые меня страшат, да.

– А люди вас не пугают?

– Иногда.

Я киваю, найдя для себя подходящий ответ:

– Иногда.

– Ты боишься, что они тоже могут причинить тебе вред?

– Нет. Я выносливый.

– Это верно. – На видео не видно, но миссис Лейн тоже часто кивает. – Тогда чего ты опасаешься?

Мне думать не надо:

– Неподготовленности.

– Что это значит?

– Мне ведь неизвестно, сколько они продержатся и когда перестанут во мне нуждаться.

– А с чего ты решил, что они в тебе нуждаются, Итан?

Я откладываю желтый и снова берусь за черный. Не видно, не помню, какая там дальше буква.

– Людям всегда что-то нужно.

– А ты не думал, что они усыновили тебя, не потому что нуждаются в тебе, а потому что ты нуждаешься в них?

– Думал.

– И?

– Людям всегда что-то нужно, миссис Лейн. – Я склоняюсь ближе к столу, понимая, что неудачно нарисовал контур. – Просто нужды у всех разные.

– Значит, ты боишься стать ненужным?

– Меня пугает то, что я чувствую, когда это случается.

– А что ты чувствуешь, Итан?

– Что я сюда упал, – тянусь к зеленому овалу ластика, – а сюда оказалось не туда, – аккуратно пытаюсь стереть неудачную линию, – не туда, куда было нужно. И теперь я просто муляж.

– В каком смысле?

Опять берусь за черный карандаш.

– В магазинах или барах иногда стоят муляжи, ненастоящие продукты. – Ластик катится, пока я не перехватываю у края. – Они стоят, чтобы к ним можно было прицепить ценник или что-то в этом роде, и я чувствую себя муляжом, а люди вокруг не подходят ко мне, никогда не касаются, чтобы положить на прилавок и кому-то продать. Я покрыт пылью и… – на записи еще не видно, но мой следующий оранжевый карандаш я сжимаю слишком сильно, – понимаю, что это не изменится.

– Муляж – это ведь что-то ненастоящее, что-то пустое внутри. – Миссис Лейн все это знает, потому не растягивает паузы. Идет дальше. – Ты думаешь, ты пустой и ненастоящий?

– Нет, думаю, это другим кажется, будто я пустой и ненастоящий. Они не понимают, какой я.

– А ты можешь рассказать, какой ты, Итан? Как мне уже рассказывал.

– Мне нужно сделать это сейчас?

Я спрашиваю, потому что устал. Иногда мне до сих пор кажется, что энергии предостаточно, а потом она вытекает из дырявого котла переменчивого настроения, и я ничего не могу. И ничего не хочу.

– Да, мой милый, надо сделать это сейчас. Я буду тебе помогать, подсказывать, хорошо?

– Да. – Виктор