фашисты, работавшие в БРЭМе, ощущали некоторое идеологическое родство с японцами (хотя и неясно, в какой мере японцы отвечали им взаимностью[318]), но в отношениях с ними не все шло гладко. Японцы совсем не желали втягиваться в войну с Советским Союзом и опасались, как бы ее начало не спровоцировал кто-нибудь из белых русских. В 1937 году японцы закрыли ежедневную газету харбинских фашистов «Наш путь», хотя в 1941 году она продолжила выходить в Шанхае уже как еженедельная[319]. Более крутые меры были впереди: в июле 1943 года японская военная миссия в Харбине внезапно постановила, что РФП следует распустить, а фашистские собрания и ношение фашистской формы – запретить. Впрочем, Родзаевский и Матковский остались на свободе и продолжали возглавлять те же отделения БРЭМа, что и раньше, а Матковский даже получил повышение до заместителя начальника[320].

Приблизительно в то же время новые трещины в отношениях между русскими фашистами и японцами наметились уже с русской стороны. В начале 1943 года ход европейской войны изменился: советские войска начали одолевать и теснить немцев, успевших в 1941–1942 годах оккупировать чуть ли не половину страны. И стало казаться вполне правдоподобным, что державы Оси могут проиграть эту войну. Вот тогда успехи Советского Союза впервые вызвали прилив патриотизма среди националистически настроенных белых русских в Маньчжурии, а среди эмигрантов, живших в прибрежных регионах Китая, и подавно. В Харбине русские стали собираться у радиоприемников и слушать передачи новой подпольной радиостанции «Отчизна», которая ежедневно вещала откуда-то из Маньчжурии и сообщала о победах CCCР, которые японская цензура предпочитала замалчивать: «Никто не знал, кто за этим стоял, но ходили слухи, что Матковский». Как выяснилось уже после окончания войны, этот русский фашист, заместитель начальника БРЭМа, с самого начала был советским агентом[321].

Глава 4 Шанхай

Маньчжурия была не единственным (хотя и самым обширным) местом в Китае, куда устремлялись русские беженцы[322]. На восточном побережье Китая их привлекали чаще всего два города с большими интернациональными диаспорами, где жили главным образом британцы и французы: Шанхай на юге и Тяньцзинь на севере. Здесь политическая ситуация отличалась от Харбина. В Маньчжурии, примыкавшей к Советскому Союзу, в 1920-е годы развернулось прямое столкновение между СССР и Японией, а с начала 1930-х до 1945 года регион находился под японской оккупацией. Приморские провинции Китая, достаточно удаленные от советской границы и ориентированные скорее на западные державы, чем на Россию, в 1920–1930-е годы номинально находились под властью слабого националистического правительства, но существовала реальная угроза захвата власти коммунистами (практически отсутствовавшая в Маньчжурии). В 1937 году эти области захватили японцы, но даже после этого поселения иностранцев в той или иной степени сохраняли самоуправление вплоть до начала 1940-х. Если Харбин был русским городом и русские являлись преобладающим и самым значительным иностранным элементом во всей Маньчжурии, то в космополитических приморских городах, какими были Шанхай и Тяньцзинь, русские жили главным образом в иностранных поселениях – во Французской концессии и управлявшемся британцами Международном поселении – и занимали в местной иерархии более низкую ступень, чем остальные представители западного мира.

Русские в Шанхае были и до Первой мировой войны, но в 1920-е годы, с притоком разгромленных белых, их количество резко увеличилось. Прибытие белых выглядело символично: в начале 1920-х годов из Владивостока через Корею в Шанхай пришла Сибирская эскадра из пятнадцати судов под командованием адмирала Старка. Ни международные власти, ни китайское правительство, ни даже русская община, давно обосновавшаяся в Шанхае, не спешили оказать эскадре Старка теплый прием: некоторым белым офицерам пришлось провести на кораблях нескольких томительных лет, прежде чем националистическое правительство Чан Кайши разрешило им высадиться. Среди прибывших с этой эскадрой были морской офицер Николай Фомин, позже ставший лидером русского монархического и антикоммунистического движений в Шанхае и Австралии, и Леонид Сейфуллин, служивший когда-то (по некоторым сведениям) личным телохранителем атамана Семенова[323]. В сентябре 1923 года прибыли еще пять видавших виды судов эскадры под флагами Российской империи. На них находились казаки под командованием генерала Фаддея (Федора) Глебова. Вооруженным казакам было запрещено высаживаться, но многие украдкой, в ночной темноте, все-таки улизнули и смешались с местным русским населением. Сергей Татаринов, родившийся в 1907 году во Владивостоке в офицерской семье, эвакуировался вместе со своим корпусом в Шанхай, и там ему удалось окончить военное учебное заведение[324].

Русские беженцы продолжали прибывать в Шанхай на протяжении всех 1920-х годов, и каждый год их приезжало более тысячи. А затем нахлынула новая волна: это бежали русские из Маньчжурии после приграничных столкновений с советской стороной и японской оккупации. Если в 1932 году русских в Шанхае насчитывалось от 16 до 18 тысяч, то в 1941-м их было уже около 30 тысяч, и в основном они жили в международных поселениях[325]. Во Французской концессии, где проживало большинство русских, их было больше, чем французов. Если говорить о Шанхае в целом, то в середине 1930-х годов численность русской общины превосходила численность британской, американской и французской общин вместе взятых, а среди проживавших в городе групп иностранцев они уступали первенство только японцам[326].

Но интегрирование в иностранное сообщество зачастую проходило тяжело. На русских (в отличие от британцев, французов и американцев) не распространялся статус экстерриториальности, даже если жили в одном из международных поселений. Не имевшие гражданства, подчинявшиеся китайским законам бедные русские «были лишены надежного европейского статуса и… воспринимались как азиаты»[327]. Русские эмигранты конкурировали с китайцами из-за непрестижной, неквалифицированной работы, занимались проституцией, что било по их репутации, а потому их «часто обдавали презрением и китайцы, и местный западный бомонд за то, что они „уронили образ Белого Человека“ в глазах азиатов. Для того чтобы выжить, русские цеплялись за собственные культурные и религиозные традиции и держались от чужаков подальше»[328].

Конечно, пропасть эта была не настолько велика, и изредка между русскими и шанхайцами-западноевропейцами все-таки заключались смешанные браки. Одна из тетушек Гэри Нэша вышла замуж за пожилого англичанина в Тяньцзине и таким образом приобрела британское подданство. Согласно одному британскому источнику, в консульском районе Шанхая за период с 1925 по 1939 год за британских подданных вышли замуж 305 русских женщин[329]. (О браках между британками и русскими мужчинами упоминаний не нашлось.) Однако британцы, работавшие в муниципальной полиции Шанхая, чаще не вступали в брак с русскими, а имели с ними любовные связи: в иностранной общине русских женщин постоянно обвиняли в безнравственности, обзывали «охотницами