В соответствии с подобной логикой, если существуют три модуса Единого Божества, то почему их не может быть меньше, скажем, двоица, или больше, например, четверица, пятерица и т. д. Здесь Сведенборг, избегая апории и признавая вневременной характер Божества, упрощает доктрину своего наставника Исаака Ньютона, утверждавшего неравенство Отца и Сына на том основании, что некогда во Вселенной существовал только Отец, а Сын появился позже. Но это верно лишь для системы координат линейного времени, а для вечности, преломленной на плоскости, тайнообразующее исхождение Сына от Отца может происходить и одновременно в нелинейной вечности, что вполне очевидно даже с точки зрения формальной логики. Отсюда Символ веры Святого Афанасия Великого нерушим, а кредо Сведенборга объясняет свою троичную модальность, просто отталкиваясь от закона соответствия (correspondentia) триад, что никак не применимо к высшему порядку и приводит к смешению имманентного с трансцендентным, да и число модальностей может развиваться от монады в множество, переходя от персонифицированного в уже обезличенный пантеизм в духе Бенедикта Спинозы: условный рубеж, обозначенный модальностями Сущего, прорывается, и человечество подвергается нисхождению в свою среду разных духов – от высокоорганизованных и разнонаправленных до обезличенных и элементалей. Разумеется, незавидная перспектива.

Что-то сродни обещанному в апокалиптические времена. Впрочем, именно это мы и наблюдаем во всех духовидческих трудах Эммануила Сведенборга, написанных после 1744 года. Напомним здесь, что о смешении физического и духовного пространств (все же отделенных для нас, христиан, друг от друга, хоть и пребывающих во всеединстве, но неслиянных) говорил своему сыну Эммануилу епископ Еспер Сведберг; и не идет ли здесь речь об особом роде прелести или одержимости, передавшейся от отца сыну? Как знать, как знать, ведь гениальность всегда идет рядом с помешательством и порой далека от здравомыслия, а нахождение в подобных пограничных состояниях оказывается иногда свойственным и для рационалистических философов, каков сам Сведенборг. Не думаем, что его случай уникален: просто причиной тому послужили родовая предрасположенность, пересмотр и забвение главного догмата христианства и прелесть, выраженная в уверенности, что на тебя возложена великая миссия исправления христианства. И результат после всего этого, где спустя два с половиной века только несколько десятков тысяч последователей, разве что неистово издающих многие доктринальные труды своего основоположника, признаемся, весьма скромный.

Опрокинутое бытие: от религиозной доктрины к литературе. Сведенборг и Россия. Андрей Тарковский и шведский теософ

Другое дело, что, изначально приняв форму литературных произведений, сведенборгианство оказало существенное влияние как раз на литературу. Но это, согласимся, уже определенная профанация самой доктрины, пусть и с эстетическими целями. В свое время франко-швейцарский мыслитель Дени де Ружмон (1906–1985), один из протагонистов единой Европы, в своей книге «Любовь и Западный мир» показал вехи профанической трансформации сакрального мифа о Тристане и Изольде от эпоса кельто-германских народов до американских комиксов и голливудских триллеров. По такому же образу происходит и эволюция с произведениями Эммануила Сведенборга: сначала они дышат религиозным воодушевлением и прозелитическим усердием, постепенно превращаясь в не всегда захватывающую научную фантастику. В этом смысле Сведенборг один из пионеров и создателей оного жанра в европейской литературе. Жюль Верн спустя столетие шел по его стопам, ведь главное в научной фантастике постоянное наложение друг на друга времен и пространств, расположенных в разнонаправленных плоскостях при единстве линейного действия произведения, становящегося как бы сечением, средоточием, образующим вокруг себя сюжетные движения, чего никак не скажешь о фэнтези, где разрушается это центровая составляющая. Вот почему фэнтези есть иррациональное явление в литературе, тогда как фантастика сугубо рациональное и даже рационалистическое, имеющее у своих истоков естественнонаучный гений Сведенборга, пусть и объятый определенным видом одержимости, о чем мы сказали выше. Отсюда же, учитывая онтологический монизм и существование в одном и том же месте разных форм физической и духовной жизни у Сведенборга, проистекает и его концепция параллельных миров, а фантастические сочинения Эдгара Алана По и Николая Гоголя как бы ее последующее воплощение и продолжение магическими художественными средствами. И поскольку вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», постольку вся научная фантастика произошла от книги Эммануила Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде», ведь с момента ее издания ее герои и завсегдатаи уже плотно заселили все мыслимое и немыслимое пространство литературных произведений. За Сведенборгом пришел Эрнст Амадей Теодор Гофман (1776–1822), сильно сместивший жанр фантастической сказки в сторону фэнтези, да и сама готическая литература возникла как реакция на духовидческие трактаты Сведенборга, когда в 1764 году из-под пера Хо-раса Уолполла (1717–1797), 4-го графа Орфорда, вышел первый готический роман «Замок Отранто», повествующий о цепочке трагических и загадочных событий, происходивших на юге средневековой Сицилии при князе Манфреде.

Стефан Малларме (1842–1898) некогда отмечал, что бытие существует для того, чтобы войти в книгу. Это высказывание сделано им более ста лет спустя после смерти Эммануила Сведенборга. Но ведь огромное теософское и литературное наследие последнего само по себе и есть попытка втиснуть бытие в книжные рамки – поистине титанический порыв, на который способны лишь гении масштаба Исаака Ньютона и Эммануила Сведенборга, когда в отработанной породе их титаномахии мы получаем такие произведения, как, с одной стороны, «Властелин колец» Джона Толкина, а с другой – «Двенадцатую планету» Захарии Ситчина. Так, вызывая опасения в церковных кругах и восхищение в образованном сообществе, духовидческие труды Эммануила Сведенборга пришли в Россию во второй половине XVIII-го столетия. Тогда, в эпоху Екатерины Великой, на Руси распространилось франкмасонство, к слову, особо не поощряемое матушкой-императрицей, и к рассмотрению связей с ним Сведенборга мы обратимся дальше.

Первые переводы из Сведенборга появились на русском языке около 1780 года, когда ярославский судья Н. Ф. Малышкин завершил работу над своим переложением с латыни «Рая и Ада». Однако текст так и остался в рукописи, хотя заглавие на титульном листе, выполненное типографским шрифтом, говорит о том, что книга предназначалась для печати. Кстати, в русской литературе впервые имя Сведенборга упоминается у поэта Державина в оде 1808 года, в которой каждая из шести строф заканчивается рефреном: «Прав ты, прав ты, Сведенборг». У А. С. Пушкина мы встречаем упоминание шведского теософа в эпиграфе к пятой Главе «Пиковой Дамы»: «В ту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон В***. Она была вся в белом и сказала мне: «Здравствуйте, господин советник!» Шведенборг».

Неравнодушным к Сведенборгу оказался главный русский языковед и филолог XIX-го столетия, автор «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимир Иванович Даль (1801–1872), сделавший сокращенный перевод на русский язык «Откровенного Апокалипсиса» Сведенборга, который в единственном рукописном экземпляре хранится, ожидая своего часа, в