Понимает ли режиссёр, что эти фразы будут выхвачены из контекста фильма и станут ещё одним «неопровержимым доказательством» мифа об арийских и семитских народах.

Будучи евреем, не считает ли сам Д. Кроненберг, эту проблему «архетипической», а не исторически преходящей?

Сабина Шпильрейн, которая стала известным психоаналитиком…

После десяти месяцев лечения в клинике Бургхёльцли Сабина Шпильрейн воплотила в жизнь свою детскую мечту поступив на медицинский факультет Цюрихского университета. Всё больше увлекалась психоаналитическими идеями, выступала с докладами, писала статьи. По большей части вела скитальческий образ жизни. Из Цюриха переехала в Вену, из Вены в Берлин, потом в Мюнхен, где изучала мифологию и историю искусств. И продолжала заниматься творчеством, написала исследование о «Песни о Нибелунгах» (тема Зигфрида осуществляется в теории), опубликовала серию статей в европейских журналах, работала практикующим врачом-психоаналитиком. Две из её статей «О психологическом материале одного случая шизофрении» и «Деструкция как причина становления» – причислены к выдающимся психоаналитическим сочинениям.

Наконец, по каким-то, неведомым нам причинам, Сабина Шпильрейн вернулась в Россию. Возможно, считала, что на Родине её знания и способности найдут наилучшее применение. Здесь она читала лекции по психологии бессознательного мышления, вела семинар по психоанализу детей, работала врачом-педологом. После разгрома педологии вела замкнутый образ жизни. Дочь её мужа от второго брака вспоминает:

«Была она, как все вокруг считали, безумно-непрактичной. Одевалась она только в то, что кто-то ей давал. Она была похожа на маленькую старушку, хотя она была не такой старой. Она была согбенная, в какой-то юбке до земли, старой, чёрной. На ней были ботики на застёжечках, теперь их называют «прощай, молодость». Я думаю, что привезла она их из Берлина. Так одевалась моя бабушка. Было видно, что она сломлена жизнью».

Эпилог жизни: Война…

Когда началась война, Сабина Шпильрейн могла эвакуироваться, достаточно было обратиться к Фрейду, который был знаменит и имел множество знаменитых друзей, но она предпочла ни к кому не обращаться и остаться в Ростове. Возможно, доверилась своим иллюзиям, повторяла, «я знаю немцев, они культурные люди, не способные на зло». В августе 1942 году, вместе с двумя дочерьми, двадцатидевятилетней Региной и четырнадцатилетней Евой, Сабина Шпильрейн была расстреляна нацистами в Ростове, в Змиёвской балке. Время, которое когда-то к ней благоволило, окончательно растоптало её. И вместе с ней двух её дочерей.

Когда-то Сабина писала в своём дневнике:

«Я никогда не смогу жить мирной жизнью в кругу семьи. Полная тишина вызывает у меня беспокойство. Я хочу видеть вокруг людей с сильными страстями, я хочу прожить много жизней, я хочу сильно и глубоко чувствовать, я хочу музыки… Похоже, я ничем не буду удовлетворена. Что будет с моим прежним идеалом созерцания мира на манер греческих философов? Жить среди своих учеников, слушающих меня в аллеях, в гармонии с природой[274]».

Кто знает, может быть, десять месяцев в клинике Бургхёльцли были самыми счастливыми в её жизни, она выздоравливала, она жила сильными страстями, она приближалась к идеалу созерцания мира, на манер греческих философов. Она верила в будущее.

В 19 лет, Сабина написала завещание:

«после моей смерти я разрешаю подвергнуть вскрытию одну только голову, да и то, если она не будет выглядеть слишком ужасной. При этом не должны присутствовать мальчики. Из студентов могут оставаться лишь самые толковые. А череп я завещаю нашей гимназии, его нужно поместить в стеклянный сосуд и украсить бессмертными цветами. На сосуде нужно написать следующее:

«пусть кипит перед моей гробницей молодая жизнь и блистает извечной роскошью равнодушная природа». Свой мозг я завещаю Вам (Юнгу), только прошу поместить его в красивый сосуд, также украшенный цветами; да и слова на нём напишите те же. Тело моё нужно сжечь, и никто при этом не должен присутствовать. Пепел разделите на 3 части:

1) положите в урну и отошлите домой (в Россию);

2) станьте посередине большого, очень большого поля, которое находится тут, поблизости, и развейте пепел над землёй; а после этого посадите там дуб и напишите:

«Мне тоже удалось побыть человеком, и звали меня Сабина Шпильрейн»;

В 2004 году на месте казни была установлена мемориальная доска и, в соответствии с волей Сабины Шпильрейн, на ней было начертано:

«Я тоже была однажды человеком. Меня звали Сабина Шпильрейн».

До конца своих дней она оказалась верна своему нравственному выбору, предопределённому её фамилией: «чистая игра» всегда, со всеми, в любых обстоятельствах.

Сабина Шпильрейн умерла в 1942 году, в возрасте 57 лет. Зигмунд Фрейд умер в 1939 году, в возрасте 83 лет. Карл-Густав Юнг, пережил свою жену, и умер в 1961 году, в возрасте 86 лет.

Опус четвертый. Ксюша: «сама как бриллиант…»

…где ты, Ксюша: «Мисюсь, где ты»[275]

Этот журналистский текст решил включить в свою книгу практически без колебаний. Меня не смущало, что Ксюша встанет рядом с Сабиной Шпильрейн, учёным, интеллектуалом, рядом с которой такие имена как Фрейд и Юнг, а рядом с Ксюшей – всего-навсего дальнобойщики. Отдаю себе отчёт, что этот текст может эпатировать читателя, но эпатаж совершенно не входил в мои цели, напротив, мой читатель, особенно, если он мужчина, должен почувствовать такой глубокий стыд, что ему будет не до эпатажа.

Надо ли говорить, что мой читатель, это не тот, кто сейчас взял в руки эту книгу, случайно, или сознательно, а тот, кто способен чувствовать стыд и за то, что непосредственно с ним не произошло. И как первый шаг, уметь преодолевать собственное эго.

Заранее извиняюсь перед журналистом, чьим текстом воспользовался. Пытался разыскать в Интернете его имя, не удалось, снимаю перед ним шляпу. Коллега и друг, который прислал мне этот текст, также не помнит, когда и почему его прислал. Неисповедимы пути господни. Не раз говорил, далеко не мистик, но не раз убеждался, что наугад беру с полки книгу и натыкаюсь на ту которую искал, порой об этом и не подозревая, во время процесса работы приходит мысль именно тогда, когда она должна дать толчок воображению.

Одним словом, могу только сказать неизвестному журналисту, «сочтёмся славою», как говорил поэт, «ведь мы свои же люди», хотя не нужен нам «общий памятник», тем более «построенный в боях социализм»[276]. Если уж памятник, то пусть это будет памятник Ксюше, хотя вряд ли она когда-нибудь узнает, что двое мужчин попытались соорудить ей памятник. Да и при той жизни, которая ей досталась, вряд ли она могла долго протянуть. С такой жизнью и хронической пневмонией долго не живут. Грустное признание.