– Не хочу слушать твои байки. Я целое утро, рискуя жизнью, провела в поисках еды, а ты…

– Но учтите, señora, – перебила ее Соледад, – пианино прекрасно подходит для того, чтобы баррикадировать дверь. В это беспокойное время оно нужно не только для того чтобы играть на нем.

– Ну… ты права. Я об этом не подумала. Давайте прикинем, что еще может приглянуться Агапито.

Нарсисо обнаружил, что его ноги стремительно бегут, а тело послушно устремляется вслед за ними. Он мчался по пустынным улицам как сумасшедший. Спотыкался, полз, переворачивался, скользил вдоль стен, обдирал костяшки пальцев, нырял в дверные проемы, все это в страхе перед тем, что его мочевой пузырь вот-вот лопнет, но не переставал бежать, пока не увидел дом на пересечении улиц Мизерикордиа и Леандро Валле. Взбегая через две ступеньки по лестнице, Нарсисо не останавливался до тех пор, пока не очутился перед массивной дверью своей квартиры и не долбанул ее яростно ногой.

Дверь ему открыла Регина, испуганная и слегка раздраженная. Перед ней стоял ее сын, потный, грязный, изможденный.

– Я знала, знала. Знала, что не могу положиться на тебя. Ты совсем как твой отец. Совсем не беспокоишься обо мне. Какое всем дело до того, что я помираю с голода, я всего лишь твоя бедная мать…

Нарсисо открыл рот. Он выталкивал воздух из горла и легких и дергался, дергался, но не мог произнести ни звука, лишь хрипел и кашлял, словно человек, только что проглотивший куриную кость. Так ничего и не сказав, он рухнул на колени на красную плитку, которая никогда не бывала такой чистой, как того хотелось Регине.

Все соборные колокола в городе звенели, когда Нарсисо открыл глаза. Какое-то время ему казалось, что он на небесах, но нет, это был всего лишь госпиталь, а звенящие колокола приветствовали нового президента, генерала Хуэрту. У Нарсисо случился коллапс легкого, и его пришлось поместить в один из военных госпиталей, где ему удалили три ребра с такой легкостью, будто выпилили три перекладины лестницы. Выписали его с дыркой в груди, через которую, как сказали нам, он дышит – я не понимала, как такое может быть, но так уж рассказывают, – и тремя кусочками кости, что некогда были его ребрами, в марлевом узелке, напоминавшем о еде в носовом платке. Это отверстие нужно было ежедневно мазать йодом и накладывать на него чистую повязку, и всю оставшуюся жизнь Нарсисо не мог наслаждаться горячими ваннами или плаванием в покрытой пеной бухте Акапулько.

Ему поставили диагноз «коллапс легкого», но истинной причиной болезни Нарсисо, как никогда не уставала объяснять Регина, стал susto, страх, мексиканское «недомогание», ответственное за многовековое зло:

– Это случилось в Трагическую декаду, когда его приставили к стене. Мой сын Нарсисо ожидал получить пулю, но это puro susto[233] застрял у него в груди, словно кусок металла.

Позже Нарсисо не раз хвастал тем, что потерял три ребра в решающей битве за Селаю, но это, разумеется, была просто история. Задолго до того исторического сражения он уже ждал окончания войны в Соединенных Штатах. У Нарсисо было больше прыщей на лице, чем волос на голове. Но он будет вспоминать свои холостяцкие дни в Чикаго с удовольствием. После Трагической декады он перерос патриотические мечты о смерти завернутым в мексиканский флаг. Он повидал в жизни достаточно, чтобы понять: это не имеет никакого смысла.

Всю его жизнь Нарсисо мерещились тела, которые ему приказывали сжигать в Трагическую декаду, мертвые женщины и дети, и ancianos[234]. Одна мысль о них вызывала у него сильную тошноту. Он гадал, все ли солдаты чувствовали то же самое, но боялся признаться в том, что испытывал. Он содрогался от этих воспоминаний. А когда трогал дырку в груди, его пронзало острое чувство вины оттого, что он покинул свою страну. Но он выполнил свой долг, не правда ли? Его мать не заслуживала того, чтобы ее единственный сын лишился трех ребер.

– Я не хочу, чтобы от моего сына остались только три ребра, – говорила Регина. – Я все решила. Нарсисо, я отсылаю тебя к семье твоего отца в Чикаго.

– Но разве Дядюшка Старикан не совершил непростительные грехи, отчего вся семья перестала разговаривать с ним?

– Поверь мне, у Дядюшки Старикана ты будешь в большей безопасности, нежели чем в этой стране, mijo.

И она пошла в свою спальню и стала зажигать свечи перед всеми святыми, Божественным Провидением и в особенности перед огромной позолоченной статуей Девы Гваделупской, притащенной, кто его знает откуда и занявшей целую стену ее комнаты.

– Пресвятая Дева, обещаю тебе, что, если ты вернешь мне сына в целости и сохранности, я исполню любую твою волю, ты слышишь меня? – кричала она деревянной статуе покровительницы Мексики. – Ну так что? Мы с тобой договорились? – И Дева Гваделупская, как ей показалось, слегка кивнула.

Довольная Регина позволила сыну переждать революцию у мерзавца, сбежавшего на Кубу, а потом перебравшегося в Соединенные Штаты, после того как он украл у армии значительные деньги. Мне бы очень хотелось поведать вам об этом эпизоде истории моей семьи, но все молчат о нем, а выдумывать я не хочу.

Нарсисо уехал вовремя. К концу 1914 года всех лиц мужского пола от пятнадцати до сорока лет, замеченных на улицах, обрядили в военную форму и вручили им винтовки. Горбатые, инвалиды, бродяги, лоточники, borrachos – никто не избежал этой участи. Их ловили на выходе с арены для боя быков, из cantinas[235], из кинотеатров. С наступлением темноты всем приходилось прятаться, иначе тебя забирали, сажали в лошадиную повозку, и ты оказывался в армии. Если ты был недостаточно хорош для того, чтобы убивать, тебе представлялась хорошая возможность быть убитым. Даже Элеутерио приходилось прятаться и не выходить из дома; забирали даже стариков.

Во время войны не хватало воды и света. Azoteas[236] каждого дома были полны всяческого рода сосудов, в которые можно было собирать дождевую воду. Электричество то и дело отключали, и всегда в самый неожиданный момент, а свечи стали очень дорогими. Кто-то изготовлял свечи сам, а кто-то вернулся к масляным лампам, но масла тоже не хватало.

Часто город оказывался погруженным в полную темноту, и это вызывало ложную иллюзию безопасности от пуль, снайперов и пушечных ядер. Безлунными ночами по городу приходилось пробираться на ощупь, иногда натыкаясь на влюбленные парочки, обосновавшиеся в дверных проемах. «О, прошу прощения!»

Как и в случае войны, выживали не самые праведные, но самые умные, а Регина была умной. Она перепродавала вещи, с которыми людям приходилось расставаться, но прославилась тем, что торговала сигаретами, и люди стучали в ее дверь днем и ночью, ночью и днем. Вместе с Соледад она делала самокрутки, потому что, когда людей одолевает страх, сигареты нужны им более всего.