Нарсисо приходил на каждое шоу, стал надоедливым завсегдатаем кулис и вообразил себя влюбленным. Он не мог поверить своей удаче, когда она как-то раз плюхнулась ему на колени – сплошь руки и дразнящий язык.

О, если бы обладать такой женщиной. Когда он прижал свои губы к ее губам, то ее радость стала и его радостью. Ее смех клокотал, переливался через край и вошел в него, наполнил его энергией и жизнью. Он решил, что женится на этой Фреде Макдональд, называвшей себя Тампи и имевшей сценический псевдоним Джозефина Уэлс, на танцовщице с кожей цвета карамели. Он будет заботиться о ней, приручит ее и сделает своей. Он плакал, слушая историю о том, как ей приходилось сражаться за все, что у нее было. О том, как она сбежала из своего дома в Сент-Луисе в 1917 году, в том году, когда там случились негритянские погромы. О том, как белые беспокоились, что негры с Юга отберут у них рабочие места, хотя большинство белых не стали бы работать за два доллара тридцать пять центов в день на заводе, производившем сточные трубы,

– Фреда Макдональд, окажи мне честь стать…

– Я же говорила тебе, что никто никогда не называл меня Фредой, кроме моей мамы. Ты что, не можешь прочесть мое имя на афише? Меня зовут Джо. Джо Уэлс. Но ты можешь называть меня Тампи. – Нарсисо произносил это как Том-пи. И она смеялась над его английским.

– Томпита, сердце мое, я должен спросить у тебя…

– Дорогой, все, что захочешь.

– Будь добра… Как называется столица Айдахо?

– Черт, откуда мне знать.

– Ах ты, шутница!

И они спорили, и смеялись, и визжали, он пытался сразить ее названиями штатов и их столиц – Спрингифлд в Иллинойсе, Сакраменто в Калифорнии, Остин в Техасе, а она все смеялась и смеялась тому, как забавно он говорит.

В его руках ее тело блестело, и мерцало, и извивалось, словно он занимался любовью с рекой ртути, с удавом, с горностаем. Это было прекрасно, bruto, нежно, bonito, bonito[246]. У него были женщины розовые, темные, как горький шоколад, а также всех промежуточных оттенков caramelo. И он любил их, любил и никогда не насыщался ими, никогда.

До этих самых пор.

Нарсисо написал письмо отцу: Папа, она испанка, как и ты. Испанка по отцу. Ее мать наполовину чероки, а наполовину негритянка. Но в целом она настоящая, удивительная американка, и когда ты познакомишься с ней…

¡Qué! Что? Una negra[247] станет его невесткой! Una negra станет Рейес! Это уж слишком. Элеутерио забыл о том, что его семья отреклась бы от него, познакомься они с Региной. Его память, как и память всякого человека, была избирательной, и он не подумал об этом.

Случилось так, что письмо Нарсисо пришло, когда его отец завтракал, и Элеутерио не смог больше проглотить ни куска. Новости в письме стали причиной его собственного смертельного шимми. Регина телеграфировала сыну: ОТЕЦ УМЕР ВОЗВРАЩАЙСЯ.

– Небо мое, говорю тебе по секрету, за тебя я умру. Но сейчас мне придется подчиниться. Ты будешь меня ждать? Пообещай это мне, Томпита, моя королева.

– Пирожок мой перечный, я буду лишь плакать – до тех пор, пока ты не пришлешь за мной.

Судьбе было угодно, чтобы, когда Нарсисо садился на поезд, идущий к южной границе, Фреда Джозефина Тампи Макдональд Уэлс стояла на другом перроне в клоше и в пальто с енотовым воротником рядом с чемоданом со всеми ее пожитками. Фреда покинула Чикаго в тот же самый полдень и направилась в Филадельфию, чтобы выйти там замуж за Билли Бейкера, потом променяла Билли Бейкера на Нью-Йорк, Нью-Йорк на Париж, танцевала в банановой юбке, ну а все остальное уже известная всем история.

*В 1915 году свыше половины мексиканоамериканского населения эмигрировали из Долины Рио-Гранде в растерзанную войной Мексику, спасаясь бегством от техасских рейнджеров, сельских полицейских, которым было приказано подавить вооруженное восстание мексиканских американцев, выступивших против англо-американского засилья в Южном Техасе, что привело к смерти сотен, если не тысяч, мексиканцев и мексиканоамериканцев, казненных без суда и следствия. В конечном результате мексиканские землевладельцы были вытеснены новыми переселенцами из Англии. Мексиканцы так часто погибали от руки «Ринчес», что, как написала газета «Сан-Антонио экспресс-ньюз», это «стало таким обычным делом», что «перестало вызывать интерес». Перестало вызывать интерес, если только ты не был мексиканцем.

†Чарльстон стали называть Танцем Смерти после Бостонской трагедии, унесшей жизни 147 человек, когда сотрясавшаяся от чарльстона танцплощадка обрушилась, заставив здание тоже станцевать. Как писал журнал «Вэрайети»: «Необычный ритм чарльстона, усиленный снисходительным отношением к алкогольным напиткам, как говорят, оказался причиной того, что гостиница «Пиквик» стала раскачиваться столь яростно, что развалилась на части».

Элеутерио приканчивал вареное яйцо и горбушку поджаренного bolillo, читая письмо своего сына. Потрясение от него оказалось настолько сильным, что его охватила fuerte coraje, национальный синдром, называемый великой яростью, и 12 октября 1921 года было объявлено, что он умер от кровоизлияния в мозг. Поскольку в этой стране не было принято бальзамировать покойников, его труп просто выставили в гостиной; на нем был его лучший костюм, в руке – черные четки, по углам комнаты зажгли четыре свечи, а на животе лежал букет гладиолусов – общий подарок от покупательниц с блошиного рынка его жены.

Следующая часть истории, я понимаю это, прозвучит как мои выдумки, но факты настолько невероятны, что не могут быть ничем кроме правды. Комната была полна уважительным бормотанием новены, когда племянница Элеутерио вдруг пронзительно вскрикнула. Все решили, что она кричит от горя. «Какая хорошая девочка, она так любила его». Но подлинной причиной стало то, что она заметила, когда запечатлевала на лбу покойника прощальный поцелуй. «Он все еще теплый! Смотрите, у него дрожат веки!» И это было правдой. Даже после смерти за его веками, казалось, что-то шевелится так же нервно, как и при жизни. «Virgin Purísita, да он жив!»

Немедленно позвали доктора, тело перенесли в кровать, и всем присутствующим, в том числе и родственникам, было сначала вежливо, а потом грубо велено уйти, потому что вокруг столпилось множество любопытствующих – соседей, случайных прохожих, metiches, проныр, mirones, зевак и mitoteros, врунов/сплетников/выдумщиков/смутьянов – всех скопом. А затем с помощью жесткой щетки и втираемого в тело спирта доктор вернул Элеутерио к жизни.

Мало-помалу к телу стал возвращаться его естественный цвет, и мало-помалу Элеутерио Рейес задышал нормально; доктор в соответствии с происходящим диагностировал вместо кровоизлияния каталептический приступ. Все преисполнились радости, и была открыта бутылка rompope[248], и стали разносить бокалы с этим сильным и сладким эггногом.