Змеиная кожа

1

«Три, пять, шестой, ещё два, девять. Однако…» – Алёшка Филиппов теперь точно знал, сколько злющих комариных тварей может поместиться на одном квадратном сантиметре человеческой кожи. На запястье, на тыльной стороне ладони, на каждой фаланге пальцев. И даже был рад такому своему маленькому подвигу. Ну, не подвигу, такое громкое слово неуместно, не было в добровольном съедении никакой смелости особенной, но всё же что-то в этом было такое… Непростое. Даже считал здоровенных комаров, но толком не сгонял их с руки. А про шею, спину, плечи и пониже даже говорить не приходилось. Да и не мог он иначе – на левом плече спала Зося.

Вот он и обнял её, положил правую руку возле самого её лица. И раззадорившиеся комары вместо припадочного, витиевато-городского зуденья вообще не гудели, а просто всхрюкивали и шлёпались на него. И жрали поедом. Но Зоську не трогали – он жарче был, да и знакомее. Как привычная еда в столовке.

Лодка Филипповых стояла, уткнувшись исцарапанным носом в расщелину между двумя большущими подводными булыжниками, лишь чуть выступавшими над поверхностью воды у Ландышевого острова, что бушевал пышным цветом у входа в Чёрную речку. Где-то из-за острова доносилась перекличка одногруппников, игравших в индейцев, но Алёшке, организовавшему выезд на Сувалду, не было до них никакого дела.

Он тихонько, чтобы не толкнуть взглядом, рассматривал Зосино лицо – похудевшее, повзрослевшее, какое-то такое родное, что сердце щемило.

Рядом. На расстоянии дыхания. На расстоянии любви.

Пушок на зарумянившихся щеках, пушок на верхней губе. Маленькая родинка на шее – там, где тихонько пульсировала жилка – так бьётся-толкается струйка ключа на речном дне. Чуть хмурившиеся брови – Зося явно видела какой-то сердитый сон или спорила. Она всегда великая спорщица, всё за правду. Даже во сне была правофланговой, хоть и не по росту.

И дышала так смешно – вдох носом, а выдох – через рот, губами: «Пфу-у-ух». Тихонько поднималась высокая грудь и опять – «пф-у-у-ух». Как маленький паровозик пыхтела Зосечка прямо в лицо Алёшке. И дыхание такое тёплое-тёплое, как ложка манной каши.

А он, наверное, впервые так её рассматривал. Нет, конечно, видел во снах, наверное, тыщу раз. Но вот так, когда не надо прятать глаза, притворяться, придуриваться, маскироваться, скрываться и делать вежливый вид, что ничего не видишь, не подсматриваешь и даже не разглядываешь вовсе – это было новое, оглушительное, огромное знание. Важнее ничего не было для Алёшки, берегущего сон своей женщины.

Но видеть и увидеть – это разные вещи. Как слышать и услышать. Понимать и понять. Знать и познать. Так ведь?

Зосе что-то приснилось. Она чуть взмахнула рукой, почесала нос, сумбурно повернулась на левый бок, да так, что лодка слегка качнулась на подводной скале. Чему-то улыбнулась. И опять разоспалась, вырубилась – так спит бесконечно доверившийся человек.

Любящий. Любимый. Залюбленный.

Алёшка Филиппов лежал на боку, кое-как уместив длинные ноги поверх средней банки старенькой чёрной лодки, служившей Филипповым как верная собака. Он набросал на ребристое днище всё, что предусмотрительно захватил с собой, всё, что в лодке держал на всякий случай, что с себя снял – старый плащ, два свитера, куртку, запасные брюки – лишь бы можжевеловые стрингеры лодки не надавили спину маленькой рыжей девочке, прижавшейся к его боку, угревшейся, словно у печки.

Было ли ему холодно? Наверное, нет. Вряд ли бы он сейчас почувствовал холод, даже если бы снег на него падал – он собирал из своего сильного тела всё тепло и отправлял в спину Зосе. То-то ей было так тепло, даже жарко. Так уютно, что повернулась она на спину и капризно, будто стряхивая бабушкино одеяло, выпростала из-под дождевика и забросила свою правую ножку на Алёшку, согнав с того сердито раззвонившихся кровососов.

Он совсем закаменел. Это было уже чуть-чуть слишком. Вся нежная лирика комариного подвига в секунду испарилась, и… начался другой подвиг, известный любому здоровому и полному сил мужчине. Алёшка закусил губу, отчетливо понимая, что есть вещи в этом мире, которые сильнее его воли. Он, такой влюблённый, такой весь из себя добрый и заботливый, закусанный комарами, согревал свою любимую девочку, свою женщину, но тепло её ноги опять разбудило вторую сущность нашего героя.

Сущность ухмыльнулась, приподняла голову, ощутила близость уже знакомого тепла, мгновенно оценила местоположение и все положения и нагло и голодно потребовала хлеба и зрелищ. Алёшка оглянулся, вытянул шею, почти уткнулся лицом в садок и попытался пересчитать бронзовую чешую на спине двух лещей. Напрасно и бесполезно. Сущность рвалась на волю и, к превеликому ужасу Алёшки, отчётливо упёрлась в бедро спавшей Зоськи.

Дальше оставаться в такой позиции было невыносимо, но и разбудить свою любовь Алёшке было просто невозможно. Вот так, снедаемый танталовыми муками, он лежал недвижно, и, как вы понимаете, ни математика, ни физика, ни тем более научный коммунизм не лезли в его голову. Наоборот, распалившееся воображение постепенно растапливало ледышку рыцарства и, как в топку, подбрасывало всё более и более рискованные картинки. Допустить в них участие Зоси было делом вообще кошмарным. Но интересным.

Долго это безобразие продолжаться не могло.

Сувалда, и так взбешённая изменой своего любимца с этой рыжей пигалицей, не выдержала, нахмурила облаками разлетевшиеся брови, повела хрустальными плечами глубоких вод, раскраснелась во всю мощь северного светила и мгновенно придумала изощрённо-женскую месть. Она защекотала бока здоровенному лещу, уютно роющемуся в донном иле как раз под кормой чёрной лодки. Лещуган поперхнулся, если бы мог, сердито бы взвизгнул по-поросячьи, не желая отрываться от любимой жратвы. Но хозяйка была неумолима и снова провела пульсирующими струями по его тяжёлому брюху. Шестикилограммовый толстоспинный красавец, обогнав пузыри захлёбывавшегося хохота, взвился свечой и взлетел в воздух в метре от борта лодки.

– Ах-ха-а-а!

И шлёпнулся плоским боком, да ещё плёсом хвоста добавил:

– Бул-тых!

С полведра воды плюхнуло прямо на спящих влюблённых.

– Мама!

Получив за шиворот холодной воды, Зоська Добровская вскочила, дёрнулась было спросонья куда-то бежать, прыгнуть, но Алёшка схватил её за резинку треников, и Зоська упала прямо на него.

Толчок был такой силы, что лодка, словно со стапеля, съехала с каменного уступа и опасно закачалась на середине омута.

– Стой ты! Зоська, стой! Тише, дурила! Тише! Куда ты? Лодку сейчас перевернёшь, чудо!

Над ними тучи комаров трубили свои кровожадные кличи, из воды, подгоняемые руками обозлённой ревнивицы-речки, ещё и ещё прыгали и плюхались в воду большие лещи, высоко в сине-оранжевом небе кружились крикливые чернокрылые ладожские чайки, а два человека, два