Я успеваю лишь охнуть, как Алек целует меня. Совсем иначе, медленно, соблазнительно и томно, словно запечатлеет каждое слово обещанием. И с этим поцелуем всё между нами становится другим. Потому что я не собираюсь сопротивляться ни единому слову, шепча в ответ:

— Зарезервируй там местечко и для меня.

Всё моё тело ленилось двигаться. Растянувшись на боку напротив Алека, я едва-едва охотно вожу ногтем указательного пальца по чёрным, закрученным уголкам его татуировки, прямо над маленьким, почти уже слившимся с кожей отверстием от пули. Мне казалось, что как только увижу его, всё снова всколыхнётся в памяти, и меня одолевают противоречивые чувства. Но мозг настолько опустошён от переизбытка чувств и эмоций, что всё прошлое становится призрачным, возможно, несуществующим.

Я очень хорошо знаю, что Алек действительно здесь. Живой и в совершенно хорошей форме.

— Знаешь, я всё ещё тебя ненавижу, — говорю хрипло, едва слышным голосом.

Он звучит странно, словно я очень долго кричала, и от него почти ничего не осталось.

До этого и так практически не двигающийся Алек, резко замирает. Требуется секунда, чтобы я почувствовала, как он смотрит вниз. Я отрываю взгляд от его груди, чтобы посмотреть в охваченные полной темнотой комнаты глаза. Они чёрные и очень пронзительные.

— Ты очень жестока, — после недолгого изучения моего лица, говорит он. — Последние несколько часов, смогли ввести меня в заблуждение, когда ты только и делала, что говорила мне, что я божественен во всех возможных смыслах.

Я жду, когда меня обдаст волной злости, но вместо этого, на меня нахлынул лишь жар смущения. Щёки мгновенно опаляет румянец. Я чувствую, как горят мои лёгкие, ошеломлённо глядя на Алека. Он улыбается самой что ни на есть вызывающей улыбкой, буквально говорящей мне: да, именно это я и сказал.

— Вот же…

Попытка возмутиться терпит провал, я даже не успеваю как следует замахнуться, чтобы пихнуть Алека в бок, как он уже перемещает меня полностью под себя, перехватывая мою руку и удерживая её над моей головой.

Между нашими обнажёнными телами только половинка тонкой ткани, что заставляет меня раскраснеться в тысячу раз сильнее, позабыв о том, что в моём распоряжении имеется ещё и левая рука, которая вполне может справиться с задачей хорошенько съездить ему по рёбрам. А лучше по этой самодовольной ухмылке, изогнувшей один уголок губ.

Очень соблазнительных губ, которые находятся на невероятно искушающем все мои мысли расстоянии.

— Ты покраснела, принцесса, — молвит Алек так, словно это и плохо, и очень хорошо одновременно.

Пытаюсь удерживать выражение лица нейтральным, как будто я на самом деле не полностью в его власти. Голос же делаю более вызывающим, хотя очень сложно обманывать саму себя, навязывая, что мне это не нравится.

— И? — интересуюсь я. — Думаешь, это доказывает обратное моим словам? Поверь, я злюсь на тебя, Алек, а ты так до сих пор ещё и не получил по заслугам.

Ухмылка Алека становится всё более самонадеянной.

— Полагаю, что уже и не получу.

Выгибаю красноречиво бровь, как бы предлагая проверить эту гипотезу, но Алек сражает ещё большей наглостью.

— Одна рука по-прежнему свободна. И по тому, что за последнюю минуту она ни разу даже не дрогнула, могу поспорить, что всё-таки ты меня не ненавидишь, — улыбается он. — Ведь я же божественен.

Мне хочется зарыться куда-нибудь головой. Ну всё, он будет припоминать это до тех самых пор, пока я не скажу что-нибудь ещё лучше этого. Однако на сей раз я не совершаю ту же ошибку и всё же пихаю Алека вбок. Почти. Он перехватывает моё запястье быстрее, чем кулак касается его рёбер, и пригвождает вторую руку к подушке над головой.

Алек удерживает себя на локтях, его огромное тело почти полностью накрывает моё. Странно, но после всего я чувствую себя ещё более уязвимой и хрупкой перед ним. Обнажённой во всех возможных смыслах. И от этого я робею, снова чувствуя, как кровь жаром разносится по всему телу. Алек довольствуется тем, что моё лицо снова полыхает. Я вижу, как загорается его взгляд.

— Мне нравится это, — говорит он, в его хриплом голосе нет ни единой нотки насмешки. Мы оба знаем, о чём он. — Ты невероятно прекрасна сейчас.

У меня перехватывает дыхание. Особенно, когда ухмылка сходит с его губ. Он смотрит на меня необычайно значимым взглядом, от которого разбухает сердце.

Я могу признаться, что даже после стольких часов с ним наедине, по-прежнему не способна утолить голод того, насколько соскучилась по нему. По каждому взгляду, по его голосу, по прикосновениям его рук и губ. Поэтому, когда он касается костяшками пальцев лица, меня бросает в жаркую дрожь. Всё во мне замирает от желания вобрать в себя рождающиеся ощущения.

Сейчас я бы подобрала более чем одно «божественно», чтобы в действительности описать то, что чувствую. Если бы оно, конечно, вообще поддавалось словам.

— Такая совершенная сейчас, — говорит Алек, ведя невесомо рукой вдоль скулу, отчего моё сердце только сильнее сжимается. — Раскрасневшаяся, растрёпанная и с этими чувственными, распухшими губами, — шепчет он, достигая подбородка, лёгким прикосновением мазнув по нему, а затем обводит большим пальцем контур нижней губы, и мои пальцы ног поджимаются от взбудоражившихся во мне ощущений, когда сильная дрожь проносится по всему телу.

— Ты не предполагаешь, сколько раз я запрещал себе допускать мысль, просто представить тебя такой, чтобы не сорваться, принцесса.

Я уже почти на пределе, готовом взорвать моё тело, если он и дальше продолжит в том же духе, поэтому мой голос звучит запредельно хрипло и надорвано.

— Алек, — неизвестно то ли предостерегаю, то ли молю его, но он не даёт узнать, чем бы это закончилось.

Вместо этого он наклоняет голову, смотря на меня странным, тоскующим взглядом, от которого что-то в моей груди отзывается, и произносит то, что точно сейчас не могла ждать от него.

— Поэтому поверь мне, Лена, я очень хорошо усвоил урок. Само понимание, что по своей собственной глупости и неумением сдерживать эмоции, я мог лишиться того, чтобы увидеть тебя такой, сейчас разрывает меня на части. Я сам ненавижу себя, что чуть не потерял это всё.

Я ошеломлена.

Больше.

Я не знаю, что мне делать.

Мне хочется возразить, дико хочется возразить, потому что это не должно было касаться меня. Нас — да. Нашего общего блага. Не в таком понимание, которое он озвучил. Но…

Но черт!

Это такие слова, после которых сердце умирает и тут же возрождается совершенно другим. Словно в нём чего-то становится больше. Словно сильнее и способным на более значительные вещи.

На этот раз мой голос не дрожит. У меня будто открывается второе дыхание.