балка. Мы вздрогнули. Весь город встревоженно наблюдал за катастрофой вместе с нами. Из окрестных деревень на помощь прибывали пожарные. Но рядом с ненасытным пламенем, жадно пожирающим джут и ткани, их шланги выглядели просто смехотворно. Эспадрильи – идеальное топливо.

– Сюда! – вдруг крикнул один из мужчин. – Тащите ведра и бочки!

Десятки молеонцев бросились ему на помощь. Мужчины, женщины, подростки выстроились в длинную цепочку до самой реки. Все перекрикивались, стараясь подбодрить друг друга. Мое сердце сжалось.

Мы с мадемуазелями так и не смогли стать своими для горожан. Наша мастерская, расположенная на окраине, была своеобразным островком, который защищал работниц и ревностно оберегал их тайны. О нас ходили разные слухи. Священник неодобрительно относился к этим женщинам, которые решили жить во грехе. Но в разыгравшейся драме все нас поддерживали. Я вдруг ясно осознала это.

Пожарные бригады все прибывали, сирены ревели. В конце концов удалось взять огонь под контроль. Пожар еще не был потушен, но перестал распространяться.

Вскоре к нам присоединились Колетт и Люпен. Онемев от ужаса, они завороженно смотрели на пламя.

Прошло несколько часов. Лишь к утру пожарным удалось наконец справиться с огнем. Мастерская была уничтожена. Удалось спасти только заднюю часть здания. Слабое утешение.

Нас допросила полиция. Было ясно, что причиной пожара стал поджог. Вы не знаете, кто мог это сделать? Слова доходили до меня издалека, как в тумане. Пожар. Поджог.

Я была ошарашена. Не могла произнести ни слова.

При дневном свете зрелище было еще ужаснее.

Взошедшее солнце осветило пепел, искореженные подошвы, каркасы швейных машин.

Все было потеряно. Заказ Диора, склад с товаром для Южной Америки, все сырье. Три месяца работы. Десять лет надежд. Не осталось ничего.

65

Несколько часов спустя мы с Колетт, перепачканные сажей, сидели в гостиной мадемуазелей. Мы были тенью себя прежних.

Все смешалось. Ужасное, мучительное признание Веры. И огонь, пожирающий мастерскую.

Люпен приготовил травяной отвар, чтобы мы немного поспали. Я отказалась. Закрыв глаза, я видела перед собой кровавое пламя. В голове крутился вопрос жандарма: «Вы не знаете, кто мог это сделать?»

Я не решалась произнести ее имя. Она исчезла. Она кричала, что кого-то убьет. Сожжет что-нибудь!

Нет, только не она. Не может быть. Она была больна, но она любила нас.

Но тогда кто?

Я сходила с ума. Металась по гостиной, как лев в клетке. Если бы мне попался тот, кто это сделал!

Или та, нашептывал мне злобный голос.

Следующие дни прошли в тумане горя и отчаяния. Нужно было сообщить о случившемся Диору. Позвонить нашим клиентам из Америки. Попытаться спасти то, что еще можно было спасти. Но где найти для этого силы? Я была раздавлена.

В один из вечеров раздался стук в дверь.

– Роза! – позвал Люпен.

Я подскочила. Наверняка это жандармы. Они, должно быть, нашли преступника. У меня сжались кулаки. Я была одержима жаждой мести.

Но за дверью стояли женщины, в основном молодые. Дюжина или около того.

Одна из них вышла вперед. Черные волосы с проседью. Темные глаза.

Кармен.

Как и все в Молеоне, Кармен была свидетельницей катастрофы. Ее потрясло пламя и слезы сбившихся в кучку швей. Мастерская была для них всем. Она давала им возможность встать на ноги. Жизнь ее дочери тоже сгорела в этом пожаре.

И вот теперь Кармен здесь, на пороге дома мадемуазелей. Будто столкнулись два разных мира.

Она что, пришла выразить соболезнования? Или, хуже того, предложить мне работу у Герреро?

– Мне не нужна твоя жалость, – буркнула я.

Кармен смотрела на меня, не разжимая губ, а потом протянула связку ключей.

– Мастерская Герреро в твоем распоряжении на три недели. С семи вечера до семи утра. И весь день в воскресенье.

Я ничего не понимала. А Герреро? А Санчо?

– Хозяин не занимается мастерской. А о другом можешь не волноваться, он нам не помешает.

Другой. Кармен не хотела даже произносить его имя.

– Сколько у вас осталось времени? – спросила она.

Подошла Анжель.

– Двадцать дней.

Кармен кивнула, ее лицо было непроницаемым и суровым. Но в ее глазах я увидела проблеск доброжелательности. Можно ли ей доверять?

– Нас двадцать человек. Я могу позвать еще пятнадцать из мастерской Бегери и человек десять от Лассера.

Я потеряла дар речи. Кармен предоставляет в мое распоряжение мастерскую? Работниц? Швейные машины? Просто не верится. Это происходит на самом деле?

Идея, конечно, была хорошая. Может, еще не все потеряно.

Я открыла рот, чтобы поблагодарить ее, но она меня перебила:

– Нельзя терять времени.

66

На следующий вечер около пятидесяти добровольцев выстроились во дворе мастерской Герреро, ожидая наших инструкций. Они всем сердцем хотели помочь. Все они были наслышаны о Диоре. А я обещала им щедрую оплату за каждый час работы над нашим заказом.

Колетт быстро освоилась со своими новыми обязанностями. Она разбила швей на пять групп. Во главе каждой группы она поставила опытную швею из нашей мастерской, чтобы та руководила новичками.

Я позвонила кутюрье и рассказала ему о случившемся. Да, весь заказ уничтожен. Нет, мы не сдаемся. Да, он может рассчитывать на нас, если в самые короткие сроки пришлет нам копии эскизов и ткань. Парижская команда сработала оперативно. На следующий день после моего звонка на вокзал Молеона прибыл поезд, нагруженный хлопком, шелком, бисером, нитками и лентами. Через два дня мы приступили к работе.

У нас оставалось меньше трех недель. При этом шить мы могли только по вечерам. Самые стойкие – еще в воскресенья и по ночам. В обычное время мастерская занималась собственными заказами. Я чувствовала сомнения Колетт. Нам понадобилось больше трех месяцев, чтобы изготовить две трети эспадрилий для Диора. Девушки-добровольцы могли уделять нам всего несколько часов в день, и при этом они должны были работать так же быстро, как наши швеи. Но я хотела верить, что все получится. Мне нужно было в это верить. Говорить себе, что не может же целая жизнь просто взять и обратиться в дым. Столько надежд, столько мечтаний. Нет, мы должны были успеть. Под руководством Кармен, при поддержке Колетт было возможно все. Бернадетта будет готовить кофе, Гедеон петь свои песенки. А днем мы могли бы шить на чердаке у мадемуазелей, устроившись там с Жанеттой, Анжель и остальными.

Времени оставалось в обрез, но мы должны были попытаться.

В последующие дни швеи отказались от семейных ужинов, пожертвовали сном. Жанетте пришла в голову идея привлечь к работе пожилых горожанок. Из поколения в поколение местные старушки шили сандалии, сидя у своих очагов, и могли бы очень помочь нам, взяв на себя простые базовые операции.

Постепенно этот заказ превратился в общее дело. Все стремились внести свой вклад. Коллеги мужа Жанетты крутили станки для изготовления плетенок. Наш маленький коллектив, накормленный Бернадеттой, очарованный Колетт, воодушевленный музыкой, которая звучала в любое время дня и ночи, трудился не покладая рук. Парижский кутюрье дал молеонцам возможность продемонстрировать свое мастерство. Поделиться душевным пылом древней Страны Басков. Ради родины все сердца басков бились как одно.

Когда пожарные наконец разрешили мне войти в мастерскую, я на мгновение закрыла глаза, боясь того, что увижу. У меня сдавило горло, но я твердо решила не плакать. Сквозь разбитое окно пробивался солнечный луч. Все вокруг было покрыто слоем пепла. В этих обломках я отчетливо увидела картину моей жизни. Руины, в которые она превратилась всего за одну ночь.

Голубая фреска на задней стене уцелела. Ласточки почернели, но выстояли. Мне казалось, что среди этих птиц, переживших крушение, я вижу силуэт сестры. Слышу ее смех, эхом разносящийся среди завалов.

На втором этаже, под самой крышей, я нашла библиотеку мадемуазель Терезы. Она была покрыта копотью, но цела. Саган и Бовуар спаслись от пламени. В соседней комнате на полках стояли бежевые коробки, в которых лежали триста пар эспадрилий, расшитых бисером от подошвы до лент. Ничтожно мало по сравнению с тем, что сгорело. Но я увидела в этом знак.

67

К утру двадцатого дня под глазами у всех были темные круги, Гедеон валился с ног, швеи наизусть выучили весь его похабный репертуар, но заказ был выполнен. В одиннадцать часов в Париж отправился дымящий паровоз. В его вагонах было пять тысяч пар эспадрилий