Моргену отвлекаться на обсуждение вопросов, которые имели в лучшем случае косвенное отношение к преступлениям, по которым проводился процесс? Потому что гипотетический вопрос, о котором говорил Морген: «Почему, если вы все это увидели, вы ничего не сделали с этим?» — может быть задан и по-другому, например: «Если вы ничего с этим не сделали, почему мы должны верить, что вы видели то, о чем заявляете?» Соответственно, объяснение Моргеном своего бездействия важно для доверия ко всему остальному.

Но, конечно, Моргену не было нужды заходить так далеко. То, что он не мог преследовать палачей, очевидно или может быть объяснено как очевидное в нескольких словах. Морген считал, что приказы по поводу Освенцима исходили от Гиммлера и Гитлера, а слово последнего было в Третьем рейхе в буквальном смысле законом[377]. Любой, получивший такие приказы, с моральной точки зрения был бы обязан не выполнять их, но правовая система не давала Моргену возможностей принуждать к их невыполнению. Поэтому длинные рассуждения о рангах герихтсгерров и его фантазия на тему сверх-Гитлера — все это лишнее, и более того — это уводит в тень главное, то, что у Моргена были все основания полагать, что правовое противостояние обречено на провал.

Точно так же сбивает с толку и длинное отступление Моргена по поводу его путешествия в штаб-квартиру фюрера. Очевидный, казалось бы, смысл этой истории — продемонстрировать трудности, с которыми он столкнулся бы при попытке покушения на Гиммлера или Гитлера. Но после войны никто и не стал бы предполагать, что Морген имел возможность совершить покушение на эти две тщательно охраняемые персоны. А все эти детали — особый поезд, луг, на котором пасутся коровы, — отношения к делу не имеют.

В то время как Морген описывает очевидное в том, что касается его служебных полномочий или его возможности совершить покушение, доводы против его бегства в Швейцарию выглядят совсем неубедительно. И тут особенно поражает несоответствие между смертью миллионов, с одной стороны, и жертвами, принесенными родителями ради образования сына, — с другой.

Далее следует предположение Моргена о том, что сообщение миру об «окончательном решении» привело бы к усилению военной пропаганды против Германии. Военная пропаганда действительно беспокоила Моргена: он написал книгу о ней как о причине войны. Но, поскольку «окончательное решение еврейского вопроса» было реальным и не поддающимся преувеличению, всю последующую информационную кампанию невозможно было бы воспринимать как всего лишь пропаганду.

Ключевой пассаж во франкфуртском выступлении Моргена — это пункт о «возможном способе преследования». Морген использует это выражение неоднократно, всегда с одним и тем же значением[378]. Он заявляет, что, осознав невозможность судебного преследования за убийство миллионов, он попытался воспрепятствовать этому, преследуя за менее значительные преступления, «совершать которые не приказывали», или, как он иногда говорил, за «незаконные убийства».

Морген уже объяснял эту тактику в Нюрнберге[379]:

Я увидел способ, открытый мне правосудием, то есть удаление лидеров и важных элементов из этой смертоносной системы при помощи средств, предлагаемых самой системой. Я не мог делать это в отношении убийств, происходивших по приказу главы государства, но я мог делать это в отношении убийств, совершенных вне этого приказа или даже вопреки этому приказу, или в отношении других тяжких преступлений. Поэтому я умышленно начал преследовать этих людей, и это могло бы привести к сотрясению системы и к ее окончательному краху.

«Убийства вне этого приказа» включали преступления, совершенные в Бухенвальде Вальдемаром Ховеном и Мартином Зоммером, которые Морген уже расследовал в ноябре 1943 г., когда увидел, как происходят массовые убийства в Освенциме.

Поэтому Морген пытался добиться больших полномочий и более действенных инструментов преследования преступников. Раньше он уже подавал Гиммлеру ходатайство о создании специального суда (Gericht zur besonderen Verwendung) для борьбы с коррупций в концентрационных лагерях. Теперь, 9 декабря 1943 г., он предложил учредить специальный суд, который не ограничивался бы финансовой коррупцией, поскольку хотел преследовать и за убийства тоже[380].

Следующей целью Моргена стал Одило Глобочник[381], начальник СС и полиции округа Люблин. Именно Глобочник получил приказ об «окончательном решении еврейского вопроса» от Гиммлера и передал его Кристиану Вирту, который затем надзирал за центрами уничтожения операции «Рейнхард». Эти центры прекратили свою деятельность в конце лета и начале осени 1943 г., после того как были убиты 1,7 миллиона евреев и Глобочник вместе со своей командой получил новое назначение — в Триест, где он стал начальником СС и полиции Адриатического побережья.

Неясно, что о деятельности Глобочника было уже известно Моргену. В Люблине он видел остатки ценностей, принадлежавших жертвам, и описи, составлявшиеся для того, чтобы Глобочник передал их Гиммлеру. Как он сказал после войны, любой, увидевший эти ценности, понял бы, что они не были «просто вещами»[382]. У него могли быть и другие основания для подозрений, возникшие, вероятно, после разговора с Виртом в Люблине, что Вирт и Глобочник были причастны к массовым убийствам.

И вот в начале 1944 г. Морген прилетел в Триест, чтобы встретиться с Глобочником. Они проговорили всю ночь[383].

Он поведал мне историю своей жизни и рассказал среди прочего, как провел для рейхсфюрера операцию «Рейнхард». […] Из этого я понял, что, поскольку эти убийства совершались по приказу, с точки зрения национал-социалистического права они были законными, а поэтому в данном случае руки у меня были связаны. В результате я направил усилия на поиски другого выхода.

Морген узнал то, что понял еще в Освенциме: целью этой операции были массовые убийства, а приказ о ней отдали Гиммлер и Гитлер, и операция проводилась в гораздо более крупных масштабах, так как в ней участвовали по крайней мере еще три центра уничтожения. Кроме того, он получил подтверждение того, что все эти операции не подлежали судебному преследованию.

Единственным центром, работе которого Морген еще мог помешать, был Освенцим, и поэтому он взялся за Максимилиана Грабнера, начальника гестапо в Освенциме. По приказу Грабнера были расстреляны более 2000 заключенных — только для того, чтобы периодически освобождать штрафной изолятор, когда он переполнялся[384]. Как обычно, эти убийства прикрывались фиктивными медицинскими свидетельствами.

Грабнера судили осенью 1944 г. под председательством эсэсовского судьи Вернера Хансена. В 1964 г. Хансен свидетельствовал на Освенцимском процессе во Франкфурте, подтвердив показания Моргена о причине судебного преследования Грабнера[385]:

Перед открытием и проведением суда над Грабнером доктор Морген, который руководил следствием и выдвинул обвинения, сообщил мне, что основанием для этого обвинения в убийстве были массовые