и моя история покажутся другой стороне настолько невероятными и невообразимыми, особенно в нейтральной стране, что мне не поверят. Конечно, мне задали бы вопрос: вы сами видели, как убивают газом? Вы видели хотя бы один труп, одного убитого заключенного? И мне пришлось бы сказать честно: нет.

Итак, этот план оказался несостоятельным. И даже если он в какой-то степени сработал бы, объясняет Морген, последствия были бы катастрофическими[368]:

Но я отвлекся от этого размышления, представил его с другой стороны и подумал: если все пойдет хорошо, что произойдет затем? Конечно, швейцарское правительство не сможет сделать ничего. Но меня, вероятно, представят прессе, и я смогу выступить с заявлением. Следствием этого станет военная пропаганда против Германии, которая наберет чудовищные обороты. И мне пришлось сказать себе после всего, что я увидел: после всеобщего краха, после полной победы над Германией победители, даже на основании этого события, уничтожат нас, весь немецкий народ и, как я подумал, четвертуют каждого в отдельности. [Пауза.] И привести что-то подобное в движение, стать ответственным за это было выше моих сил.

«Немецкий народ» — широкое понятие, но он состоит из множества отдельных людей. И я подумал о близких. Прежде всего, естественно, о родителях, которые обеспечили мне возможность учиться ценой жертв и которых я знал только как работящих, порядочных людей, не заслуживших такой участи. Затем я подумал о товарищах, которых оставил на русском фронте едва ли за четверть года до того[369]. Тогда я служил в полку «СС-Германия», который состоял большей частью из датчан, бельгийцев, голландцев, норвежцев, из добровольцев, молодых идеалистов, которые открыто заявляли мне, что сами они не национал-социалисты, но просто защищают здесь европейскую культуру от разбушевавшегося большевизма, и которые, будучи плохо вооружены, сражались с превосходящими силами противника, выполняли бессмысленные приказы об остановке наступления, а затем — солдаты знакомы с этим по русскому фронту — отправлялись на бойню целыми дивизиями, — но они тем не менее шли на смерть за свои идеалы. Они этого тоже не заслуживали. И тогда я увидел, что, с какой бы стороны я ни посмотрел на эту ситуацию, такие действия могли привести только к новой беде, и после этого я вернулся в Берлин.

Отказавшись от плана бегства в Швейцарию, Морген снова задумался о преступниках[370]:

В дороге я стал еще спокойнее. Вспомнив о тех палачах в Освенциме, вспомнив с ненавистью, презрением и отвращением заключенных, которые им помогали, я попытался поставить себя на их место. Это особенность людей, да и вообще жизни — приспосабливаться к данности и хвататься за каждую соломинку, за любую возможность выжить. И поскольку нельзя поэтому злиться на заключенных, нельзя также злиться ни на все человечество, ни на весь немецкий народ из-за тех эсэсовцев.

Мысли о «палачах» из СС и о том, что отделило их от остального человечества, привели Моргена к выработке нового, более реалистичного плана[371]:

Благодаря осознанию этого я внезапно увидел возможный способ действий. Там, где высшая ценность, сама жизнь, больше ничего не стоит и втаптывается в грязь, уничтожается в массовом порядке, там также должны разрушаться и терять свое значение все другие права и ценности, будь то право собственности, добросовестность или что-то еще. А поэтому — в чем я уже убедился — люди, которым давались такие задания, не могли не стать преступниками. Но ведь мои полномочия и уголовный кодекс давали мне возможность преследовать за те преступления, совершать которые им не приказывали. Именно это я и стал делать.

Заключительный шаг в рассуждениях Моргена, изложенных здесь, вытекает непосредственно из его концепции преступной коррупции. Морген рассудил, что виновные в массовых уничтожениях должны морально разлагаться и совершать и другие преступления — те, за которые Морген сможет преследовать их по суду, не имея возможности преследовать за массовые убийства. Таким образом, действовавший уголовный кодекс давал ему возможность преследовать преступников, хотя и не за самые серьезные из их преступлений.

Морген часто говорил о побочных преступлениях, которые совершались под разлагающим влиянием массовых убийств. В одном из отчетов, написанных для американцев сразу после войны, он сообщал[372]:

Судебная система СС не могла одолеть корень зла в концентрационных лагерях. Это была «тайная сторона деятельности» концентрационных лагерей — бесправие заключенных и массовое уничтожение человеческих жизней, приказ о котором отдавал лично Гитлер. Эта ужасная атмосфера неминуемо подрывала нравственность каждого участника и, подобно тысячеглавой гидре, порождала все новые преступления.

В следующем отчете для американцев Морген пишет: «Судебное управление СС выяснило, что система беззакония и поставленное на промышленную основу массовое уничтожение людей в лагерях смерти должны были полностью морально разложить [demoralisieren] войска, и это было явно видно по шокирующим уголовным делам»[373]. Морген писал это в декабре 1945 г. и январе 1946 г., но примерно то же самое он говорил главному врачу СС Гравицу весной 1944 г., предостерегая его от «последствий, к которым приведут эти массовые убийства: эпидемия коррупции, озверение людей»[374]. Он сообщал также, что написал своему начальству рапорт об убийствах в газовых камерах, который

…приводил к самому решительному и важному выводу, что […] члены СС, причастные к убийствам в газовых камерах, в результате морально разлагаются [demoralisiert] до такой степени, что в дальнейшем не могут быть ни обычными военнослужащими, ни даже просто гражданами, и, кроме того, что этими чудовищными [ungeheuerlich] преступлениями руководство государства разрушало собственные моральные основы[375].

По словам Моргена, «с такими методами государство двигалось прямиком в пропасть»[376].

В отличие от первого кризиса, настигшего Моргена в Кракове, где его потрясли отдельные случаи преступного разложения и где он еще просил о переводе в «более здоровую атмосферу», массовое истребление продемонстрировало ему бесчеловечность таких масштабов, что это поставило под сомнение его идентичность не только как эсэсовского судьи, отстаивающего добродетели СС, но как судьи, вершащего правосудие как таковое. Его первой реакцией был отказ от этой идентичности и бегство. Однако по дальнейшем размышлении он выбрал другую линию поведения.

Морген увидел в бесчеловечности газовых камер тот тип системной коррупции, продолжавшейся в коррупции личной, с которой он боролся всегда. Поэтому он рассудил, что, не имея сил сражаться с «окончательным решением» напрямую как с индивидуальным преступлением, он сможет сражаться с ним косвенно. И Морген решил остаться в нацистской Германии и продолжить свою работу.

Почему франкфуртский суд позволил