И старик тоже начинает рыдать, честное слово.

– Постойте! Что это вы?

– Герцог, можете вы сохранить мою тайну? – говорит старик, асам все рыдает.

– До самой смерти! – Герцог взял старика за руку, пожал ее иговорит:

– Расскажите же мне тайну вашей жизни!

– Ваша светлость, я покойный дофин!

Ну, уж тут мы оба с Джимом вытаращили глаза. А герцогговорит:

– Вы… кто вы такой?

– Да, мой друг, это истинная правда – вы видите перед собойнесчастного, без вести пропавшего дофина Людовика Семнадцатого, сына ЛюдовикаШестнадцатого и Марии Антуанетты[6].

– Вы! В ваши-то годы! Да нет! Вы, верно, покойный КарлВеликий, вам самое меньшее лет шестьсот – семьсот.

– Все это от несчастий, герцог, все от несчастий! Несчастьяпородили эти седые волосы и эту преждевременную плешь. Да, джентльмены, вывидите перед собой законного короля Франции, в синей холстине и в нищете,изгнанника, страждущего и презираемого всеми!

И тут он разрыдался, да так, что мы с Джимом прямо не знали,что делать, – до того нам было его жалко. Принялись было утешать его, какраньше утешали герцога, но он сказал, что это ни к чему, одна только смертьположит всему конец и успокоит его, хотя иногда ему все-таки делается как-толегче, если с ним обращаются соответственно его сану: становятся перед ним наодно колено, называют «ваше величество», за столом по дают ему первому и несадятся в его присутствии, пока он не позволит.

Ну вот мы с Джимом и начали звать его «величеством»,подавали ему то одно, то другое и не садились, пока он сам не велит. Это емуочень помогло – он скоро совсем развеселился и утешился.

Зато герцог обиделся так как видно, был не очень-то доволентаким оборотом дела; но все-таки король обращался с ним подружески и дажерассказал, что его папаша-король был очень хорошего мнения о прадедушке герцогаи вообще обо всех герцогах Бриджуотерских и часто приглашал их во дворец;однако герцог долго еще дулся, пока наконец король не сказал ему:

– Похоже, что нам с вами долго придется просидеть на этомплоту, герцог, так что какой вам смысл обижаться? Только хуже будет. Я ведь невиноват, что не родился герцогом, и вы не виноваты, что не родились королем, –зачем же расстраиваться? Надо всегда пользоваться случаем и устраиватьсяполучше – вот я про что говорю, такое у меня правило. Неплохо, что мы с вамисюда попали, – еды тут много, жизнь привольная. Будет вам, герцог, давайте вашуруку, и помиримся!

Герцог пожал ему руку, и мы с Джимом очень этомуобрадовались. Вся неловкость сразу пропала, и нам стало гораздо легче, потомучто нет ничего хуже, как ссориться на плоту; самое главное, когда плывешь наплоту, – это чтобы все были довольны, не ссорились и не злились друг на друга.

Я довольно скоро сообразил, что эти бродяги никакие ногерцог и не король, а просто-напросто обманщики и мошенники самого последнегоразбора. Но только я ничего им не сказал, даже и виду не подал, а помалкивал, ивсе. Это всего лучше – так и врагов не наживешь, и в беду не попадешь. Хотят,чтобы мы их звали королями и герцогами, ну и пускай себе, лишь бы между собойне ссорились; даже и Джиму говорить про это не стоило, так что я ему ничего ине сказал.

Если я не научился от отца ничему хорошему, зато научилсяладить с такими, как он: самое разумное – это не мешать им, пускай делают, чтохотят.

Они стали нам задавать разные вопросы – все допытывались,для чего мы так укрыли плот и почему стоим днем, вместо того чтобы плытьдальше, – может, Джим беглый? Я им сказал:

– Господь с вами! Да разве беглый негр побежит на Юг?

Они согласились, что но побежит. Мне надо было как-нибудьвывернуться, и я начал рассказывать:

– Мои родные жили в округе Пайк, в штате Миссури, там я иродился, только все они умерли, кроме меня, папаши и брата Айка. Папаша решилвсе бросить и переехать на житье к дяде Бену; у него маленькая ферма в сорокачетырех милях ниже Нового Орлеана. Папаша совсем обеднел, и долгов у него тоже былопорядком, так что, когда он окончательно со всеми рассчитался, у него осталосьвсего-навсего шестнадцать долларов да наш негр Джим. С такими деньгами никакнельзя было доехать за тысячу четыреста миль, хотя бы и третьим классом. Ну, акогда река поднялась, папаше вдруг повезло: он поймал этот самый плот, и мырешили добраться на нем до Орлеана. Только папашино счастье недолгопродержалось – ночью пароход наскочил на передний конец плота, и мы всепопрыгали в воду и нырнули под колеса; мы-то с Джимом ничего – выплыли, апьяный папаша и братец Айк, которому было всего четыре года, – они оба так ипотонули. Ну, следующие дня два у нас было много хлопот, потому что всякие людиподплывали к нам в лодках и хотели забрать у меня Джима, говорили, что он, должнобыть, беглый негр. Теперь мы днем все больше стоим, а ночью нас никто нетрогает.

Герцог сказал:

– Предоставьте это мне – я найду какой-нибудь способ, чтобынам плыть днем, если понадобится. Я все обдумаю и решу, как это устроить. Насегодня пускай все останется так, как есть: мы, разумеется, не собираемся плытьднем мимо города – нам от этого может не поздоровиться.

К вечеру нахмурилось: похоже было, что собирается дождь;зарницы то и дело вспыхивали на краю неба, и листья затрепетали – сразу было видно,что идет гроза. Герцог и король отправились с ревизией в шалаш – поглядеть,какие у нас там постели. У меня был соломенный тюфяк – лучше, чем у Джима; онспал на маисовом, а в маисовом тюфяке всегда попадаются кочерыжки и больноколют бока, а когда перевертываешься, то маисовая солома шуршит, словнокатаешься по куче сухих листьев, и шум такой, что поневоле просыпаешься. Таквот, герцог решил, что он возьмет себе мой тюфяк, но король ему не позволил. Онзаметил:

– Мне кажется, вы бы сами должны были понять, что мой санвыше и потому мне не подобает спать на маисовом тюфяке. Ваша светлость возьметсебе маисовый тюфяк.

Мы с Джимом опять было испугались, думали – вдруг они сновапоссорятся, и очень обрадовались, когда герцог сказал: