– Чтобы добыть торф на растопку, надо копать яму в рост человека или больше.

– Как интересно! – Либ пыталась казаться деловой, но прозвучало это у нее, как пустой светский разговор.

– Вы потерялись, мэм?

– Вовсе нет. Просто совершаю моцион. Разминаюсь, – добавила она на тот случай, если добытчик торфа не был знаком с этим словом.

Он кивнул:

– У вас не завалялся в кармане кусок хлеба?

Она в замешательстве отступила назад. Уж не нищий ли этот малый?

– Нет. И денег нет.

– В деньгах толку нет. Кусочек хлеба нужен, чтобы отгонять чужую толпу, когда ходишь вокруг.

– Чужую толпу?

– Маленький народец, – ответил он.

Очевидно, опять белиберда про фей. Либ повернулась, чтобы уйти.

– Вы ходили по зеленой дороге?

Снова намек на что-то сверхъестественное?

– Пожалуй, я не знаю, что это такое, – обернулась она.

– Вы уже почти ступили на нее.

Посмотрев в том направлении, куда указывал мужчина, Либ с удивлением заметила тропу.

– Спасибо.

– Как поживает девчушка?

Она чуть не ответила по привычке: «Вполне сносно», но вовремя остановила себя.

– Я не вправе обсуждать этот случай. Доброго дня!

При ближайшем рассмотрении зеленая дорога оказалась вполне приличной проселочной дорогой, вымощенной камнем и берущей начало прямо посередине болота. Возможно, она вела сюда из соседней деревни, а последний ее участок, который должен был дойти до деревни О’Доннеллов, еще не был достроен. Ничего особо зеленого в ней не было, но все же это название что-то обещало. Либ бодрым шагом пошла по мягкой обочине, где изредка встречались цветы.

Через полчаса хода дорога резко свернула на невысокий холм, а затем, непонятно зачем, спустилась с него. Либ в досаде прищелкнула языком. Вероятно, она слишком многого просит, желая идти по прямой тропе. В конце концов эта так называемая дорога пропала так же неожиданно, как возникла, а ее камни скрылись под разросшимися сорняками.

Какой все-таки сброд, эти ирландцы! Пассивные, расточительные, суеверные, вечно сожалеющие о прошлых ошибках. Дороги их ведут в никуда, деревья у них увешаны вонючими тряпицами.

Либ потопала обратно. Под зонт забиралась сырость, плащ у нее промок. Она намеревалась отругать малого, отправившего ее неизвестно куда, но, подойдя к болотной выемке, увидела там лишь воду. Если только она не перепутала место. Рядом с большой выемкой в земле на подставках для сушки лежали под дождем торфяные брикеты.

По пути к дому Райана Либ заметила цветок, похожий на крошечную орхидею. Может быть, стоит сорвать его для Анны? Пытаясь дотянуться до цветка, Либ наступила на клочок изумрудного мха и с опозданием почувствовала, как мох оседает под ногой.

Либ упала лицом в тину. Почти сразу поднявшись на колени, она тем не менее успела промокнуть. Подобрав юбку, Либ оперлась на ногу, которая тут же провалилась в торф. Подобно пойманному в силки зверю, она ползла, задыхаясь и цепляясь руками за мох.

Либ шла по переулку, пошатываясь, с облегчением думая о том, что паб совсем близко и ей не придется в таком виде идти через всю деревню.

Домохозяин, стоя в дверях, с удивлением приподнял кустистые брови.

– Коварные эти ваши болота, мистер Райан, – заметила Либ. С ее юбки текла вода. – Много здесь тонет народа?

Он фыркнул, а потом сильно закашлялся.

– Только если придурковатые, – отдышавшись, проговорил он, – или сильно выпившие в безлунную ночь.

К тому времени, когда Либ обсушилась и надела форменную одежду, было уже начало второго. Она быстрым шагом пошла к дому О’Доннеллов. Она бы даже побежала, но боялась уронить достоинство. Чтобы на двадцать минут опоздать на дежурство, вопреки своим притязаниям на высокие стандарты…

В том месте, где утром стояла бадья с бельем, осталась лишь лужа с грязью и пеплом, а рядом лежал деревянный бельевой валёк. Простыни и одежда были развешаны на кустах и веревке, протянутой от хижины к корявому дереву.

В гостевой комнате за чашкой чая и ячменной лепешкой с маслом сидел мистер Таддеус. На Либ накатила ярость.

Но он же не обычный посетитель, напомнила она себе, он приходской священник и член общины. К тому же рядом с Анной сидела сестра Майкл. Снимая плащ, Либ встретилась взглядом с глазами монахини и извинилась за опоздание.

– Мое дорогое дитя, – говорил священник, – отвечая на твой вопрос, скажу: ни вверху ни внизу.

– Тогда где? – спросила Анна. – Оно парит в промежутке?

– Не стоит рассматривать чистилище как конкретное место – это, скорее, время, отведенное для очищения души.

– Сколько нужно такого времени, мистер Таддеус? – Анна, сидящая очень прямо, была белой, как молоко. – Я знаю, это семь лет для каждого совершенного нами смертного греха, потому что они действуют против семи даров Святого Духа. Но я не знаю, сколько грехов совершил Пэт, поэтому не могу сосчитать.

Священник вздохнул, но не стал возражать ребенку.

Либ в душе возмутилась этой математической бессмыслицей. Одна ли Анна страдает от религиозного помешательства или весь ее народ?

Мистер Таддеус поставил чашку на стол.

Либ посмотрела, не осталось ли у него на тарелке крошек, – не потому, что она могла себе представить, как девочка хватает их.

– Этот процесс не ограничивается определенным периодом, – сказал он Анне. – В безграничности любви Всемогущего времени не существует.

– Но мне кажется, Пэт пока не на небесах с Богом.

Сестра Майкл сжала руку Анны.

Наблюдая за происходящим, Либ переживала за девочку. Когда их было двое, в трудные времена брат с сестрой, вероятно, держались вместе.

– Тем, кто пребывает в чистилище, конечно, не разрешается молиться, – отвечал священник, – но мы можем молиться за них. Чтобы искупить их грехи, что-то улучшить – это как лить воду на их пламя.

– Но я молилась, мистер Таддеус, – уверила его Анна, глядя огромными глазами. – Я молилась за святые души по девять дней каждый месяц в течение девяти месяцев. Я читала на кладбище молитву святой Гертруды, читала Священное Писание, поклонялась священным таинствам, молилась за заступничество Всех Святых…

Мистер Таддеус поднял руку, призывая ее к молчанию:

– Ну что ж. Это уже с полдесятка деяний искупления.

– Но этой воды может не хватить, чтобы погасить пламя Пэта.

Либ стало жаль священника.

– Надо представлять себе это не как настоящий огонь, – внушал он Анне, – а скорее как мучительную робость души предстать перед Богом, ее самонаказание, понимаешь?