Фома был в бешенстве. Выгнав, в сердцах, ни в чем не повинных гвардейцев, он агрессивно извинился перед Блейком за Доктора (не за себя же!). Капитан, немало смущенный, только приглаживал торчащий со сна ус и сочувственно кивал: понимаю, понимаю, граф, ничего да я и не спал!..В конце концов, Фома заявил, что ему все это надоело и раз его считают сумасшедшим, он пойдет спать.

— Черт, у меня же там лакей! — вспомнил он.

— Я вам его пришлю! — пригрозил он. — И он все подтвердит. Пока!

Лакей спал, но рука его сжимала звонок, будучи на весу. Это надо уметь, чтобы так каменно расслабляться нужны годы и годы жизни ради других. Он разбудил горе-стражника, но не стал посылать его к Доктору, поскольку тот вообще ничего не помнил, словно заспал.

Мама, у меня глюки, похолодел Фома, потому что представить сговор Доктора, княжны, гвардейцев и лакея было еще большим безумием. Но вариантов не было, либо мир сошел с ума, либо Фома. Он выбрал первое, потому что второе мог выбрать только сумасшедший. В доказательство своей нормальности, он приказал лакею быть у дверей княжны до утра, а утром справиться о её здоровье от его сиятельства. Это была совсем небольшая месть за ночь в алмазах, которую он поимел. Или она — его?

Самая быстрая вещь на свете, после эрекции, конечно, сплетни. Они распространяются с неимоверной скоростью. Сравниться со скоростью сплетен может только скорость света, но скорость света безадресна и поэтому никого не интересует, кроме чокнутых физиков, в то время как сплетни интересуют всех, поскольку касаются каждого, даже просто академически. Живучесть сплетен (еще одна характеристика этого феномена) в их фактической основе, они основаны на реальных фактах. Но как интерпретированы! Естественно, у каждого по-своему. Интерпретация и адресность — вот залог их живучести, а также — неистребимая вера в то, что все гораздо гнуснее, чем есть на самом деле.

Поэтому утро началось с маркиза. Он нетерпеливо ожидал своего заклятого врага, теша свою ненависть и тем спасаясь от извечной скуки засад. Засада, если она не любовная, это занятие для ушибленных жизнью, или сильно обделенных. Фома, расслабленный супружеской жизнью, рыцарскими историями и дикой ночкой, пошел в баню в едва завязанном халате, полоща, на ходу, рот жидкостью, которую Мэя навела против “севшего” от ночных перипетий горла.

И оказался прямо перед маркизом. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, маркиз в курсе и очень, к тому же — вооружен. У него был даже щит, который он повесил на пояс так, чтобы тот закрывал его единственное уязвимое место. Так он решил уберечься от первой русской позиции, не понимая, что самое уязвимое место у него голова. Кроме того, у него был длиннющий меч в одной руке и нож — в другой, на груди — панцирь, на голове шлем, только без забрала.

Судя по вооружению и защите, сплетни не только достигли его ушей, но и помутили рассудок. Они, по-видимому, были сильно разукрашены обозленным за бессонную ночь лакейским воображением и расшатанной нервной системой маркиза, к тому же он мог уже и пообщаться с княжной, здоровьем которой почему-то очень интересуется граф. Словом, маркиз готов был рвать и метать.

У Фомы же, кроме стаканчика для полоскания, в руках ничего не было. Он был почти как эллинская статуя в рыцарском зале музея — в кое-как накинутом халате: «утро туманное, утро древнегреческое». Его спасло только то, что, во-первых, в полном вооружении маркиз немного притомился, ожидаючи (это все-таки не высочайшая приемная и не будуар, где ожидание только бодрит), а во-вторых, появление Фомы так рано, с рассветом, было для него полной неожиданностью.

Маркиз расположился ждать долго и ожидал увидеть уставшего от ночных подвигов джентльмена — жена, княжна… короче говоря, он опять не был готов.

Не долго думая, Фома выплеснул шипящее полоскание прямо ему в лицо, стараясь промыть сонные глаза маркиза. Затем, поскольку “прямой” удар не “шел”, из-за щита (какой ум!), граф развернул ослепленного рыцаря, согнул и влепил ему “свободный”. Крик маркиза возвестил миру о том, что глаза промыты, а первая русская позиция не ведает преград.

На крик выбежала Мэя.

— Мэя! — закричал Фома, опережая ее вопросы. — Что ты там навела в стаканчике? Маркиз попробовал промыть глаза и теперь у него рот не закрывается!

— Глаза?! — ахнула Мэя. — Зачем глаза, маркиз?

Маркизу сказать было нечего. Отбросив краги, он судорожно не знал за что схватиться: за долбаные глаза или за раздолбанные тестикулы?. Но дама? но щит? но шлем? Горе его было трудно описать и он что-то вопил по поводу полного уничтожения на куски, на крошки, до мокрого места всухую!..

— И я ему то же! Зачем, говорю, милейший Вало?.. Это, говорю, полоскание для рта. А он: вот вам мое оружие, а я за это промою глаза, у меня катаракта, вижу то, чего нет, и не вижу очевидного!..

Фигура Фомы выражала глубокое офтальмологическое изумление.

— Бывает такая катаракта, Мэя?.. Мне она показалась странной!..

Он стоял во всей красе халата, опершись о меч маркиза и поигрывая ножом, глаза его при этом были невероятно округлены.

— Но кинжал мне нравится. Вы в каком магазине отовариваетесь, Вало?

— Пойдемте, маркиз, я промою вам лицо! А то граф еще долго будет шутить, — сказала Мэя, помогая несчастному разогнуться, и на ощупь, с залитым слезами лицом, перейти в комнаты.

— А вам, граф, должно быть стыдно оказаться неловким! — добавила она, подозревая за преувеличенным удивлением Фомы подвох.

Тем более, что полное вооружение маркиза, поза, в которой она его застала, крик, не оставляли сомнений относительно его намерений и того, что из этого получилось. Но странное дело, женщины всегда на стороне побежденных и униженных, и Фома, видя, как заботливо и ласково ухаживает Мэя за маркизом, даже пожалел, что пострадал не он. Однако, вспомнив, что остаются-то эти странные женщины, при наличии выбора, все-таки с победителем, он успокоился.

— Да мне стыдно, Мэечка,