Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Особая тема – Визбор-киноартист, крупные роли в фильмах «Июльский дождь», «Красная палатка», «Начало», «Белорусский вокзал», «Рудольфио», «Ты и я», плюс ярчайшее воплощение на экране образа «партайгеноссе» Бормана в сериале «Семнадцать мгновений весны».
Осталось перечислить около сорока документальных фильмов, где он был то сценаристом, то автором дикторского текста, то сочинителем и исполнителем песен, а порой и тем, и другим, и третьим сразу.
Ох, даже и не знаю, сможем ли мы с вами взять его метод на вооружение?
Фото Виктора Ускова
«Пока хватает сил смеяться над бедой, беспечны мы, как в праздник эскимосы», – пел Юрий Визбор. Он работал с Люсей, часто приходил к нам домой, на дачу приезжал, от него узнали мы с Юриком первые «три гитарных аккорда». Юрик стал осваивать новые горизонты («еще три», – он шутил), а я так до сих пор и насвистываю любую песенку под этот бесхитростный аккомпанемент. Визбору я обязана прозвищем Курица, и первая спетая мной песня – его: «Я кровать твою воблой обвешаю…»
Юрий Визбор, Юлий Ким, Юрий Коваль – в зоне механического рассудка вы так ярко и счастливо исповедовали вольный лицейский дух.
У них много общего – у Визбора и у Коваля. Куда больше, чем имя – Юрий Иосифович. Умение рассмешить людей – необыкновенное качество, дар судьбы. Такое впечатление, что когда появлялся Визбор, все или пели, или хохотали.
На вечере памяти Визбора переполненный зал ВТО – кто был там, не даст соврать – то и дело взрывался смехом. И сам Визбор улыбался СВОЕЙ УЛЫБКОЙ с большой черно-белой фотографии.
Как ни крути – о смерти – любимый мой рассказ Коваля «Вода с закрытыми глазами». Он глубок, как колодец, такой огромный, что деревня Ковылкино в нем песчинка.
И он – смешной!
Такова их школа, а мы в ней ученики.
У Ираклия Андроникова есть рассказ «Воспоминание о Блоке». Ираклию было четыре года, в Петербурге его привели к тетушке, там сидел Блок. Он спросил Ираклия:
– Ты уже гулял или собираешься гулять?
Тот ответил:
– Я уже нагулялся.
Это наложило отпечаток на всю его жизнь – что он был знаком с Александром Блоком. Ведь это не Блок из книжки, а гораздо больше!
– Вот так и у меня, – говорила Люся. – Наровчатов, Паустовский, Катаев, Окуджава, Вероника Тушнова, Коненков и… кто там еще?
Вообще на радиостанции «Юность» считалось высшим пилотажем залучить в редакцию звезду, чье имя у всех на устах. Было даже негласное состязание – кто приведет самого знаменитого артиста или писателя. За это корреспондент мог получить свободное посещение службы или передышку на недельку-другую. Один молодой журналист объявил, что приведет Михаила Зощенко. Народ безмолвствовал: все знали, что писатель Зощенко уже несколько лет как в мире ином. А главный редактор, не дрогнув, ответил:
– Валяй.
Все стали ждать явления Зощенко. Через неделю молодой корреспондент понял, что попал в переплет. Он взял больничный. Согласился поехать на уборку свеклы в подшефный колхоз. Записался на учебу в университет марксизма-ленинизма. Все напрасно.
– Что у нас с Зощенко? – строго спрашивал главный редактор.
Тучи сгущались.
Когда настал час икс, журналист торжественно вошел в кабинет главного редактора и представил Михаила Зощенко. Им оказался скромный юноша, слесарь-слаботочник из ближайшего Подмосковья, отец-одиночка, ударник коммунистического труда.
Люся была виртуозом добывания звезд. Она хватала их прямо с неба. И потом обязательно – записывала ли она своих героев на радио или снимала о них документальные фильмы – приносила домой пластинки или книги с их автографами.
«Людмиле Москвиной – настойчивой и милой» – написал ей Константин Паустовский на только что вышедшем первом томе своего первого собрания сочинений. Она приехала к нему зимой, в Тарусу, как снег на голову, со звукорежиссером и целой машиной аппаратуры. Константин Георгиевич упирался, всячески пытался отвертеться, но Люся его уговорила.
Люся была фанатом Паустовского. Я не разделяла ее восторгов. Мне казался он слишком описательным и чересчур романтичным. Только сейчас, глядя на эту фотографию – чудом прорвавшейся к Паустовскому Люси и терпеливо принимающего незваных гостей, потчующего их котлетами в Тарусе Константина Георгиевича, – открыла второй том того самого собрания сочинений 1961 года – с автографом и прочитала в предисловии к «Золотой розе»: «Книга эта не является ни теоретическим исследованием, ни тем более руководством. Это просто заметки о моем понимании писательства и моем опыте…»
С жадностью проглотила я «Золотую розу». Да где ж я раньше-то была, мать честная?
Особенно если в тебе проклюнулся росток писательства, ты должен прильнуть к этой книге, потому что в ней разными путями Мастер приоткрывает завесу над непостижимой тайной – «как это делается».
«Каждая минута, каждое брошенное невзначай слово и взгляд, каждая глубокая или шутливая мысль, каждое незаметное движение человеческого сердца, так же как и летучий пух тополя или огонь звезды в ночной луже, – все это крупинки золотой пыли.
Мы, литераторы, извлекаем их десятилетиями, эти миллионы песчинок, собираем, превращаем в сплав и потом выковываем из этого сплава свою “золотую розу” – повесть, роман или поэму».
…И радиопередачу, – добавим мы от себя.
Гений фотоальбомов, она собрала увесистый альбом «В лучах чужой славы». Он открывается крестинами – в 1920-х годах это называлось «октябрины». Там с маленькой Люсей сфотографирован брат Ленина – врач Дмитрий Ильич Ульянов, друг деда Степана, Люсин крестный.
Кумир миллионов, прославленный тенор, народный артист СССР Сергей Яковлевич Лемешев, «вечный Ленский». Когда он выходил на сцену, зал взрывался такими сокрушительными аплодисментами, что приходилось останавливать оперу. У его подъезда вечно толпились поклонницы. Говорят, если они видели, как их любимец в Елисеевском гастрономе покупает сыр, весь фан-клуб сметал этот сыр с прилавка. За что почитательниц Лемешева прозвали «сыроежки».
Дальше – знаменитая московская «школа Капцовых» в Малом Гнездниковском переулке, где учились многие прославленные люди: актриса Целиковская и режиссер Андрей Гончаров, доктор искусствоведения Дмитрий Сарабьянов, педагог Леонид Мильграм…
