Степан был уникальный тип – и по характеру, и по фактуре, поэтому неудивительно, что Никулин любил с ним общаться. Мне хочется думать, некоторые черты своего клоунского образа он почерпнул из этого бездонного колодца всяческих эскапад и художеств.

В своих письмах Ольге Ивановне с фронта Юрочка неизменно передавал приветы нашим старикам. Когда на побывку приехала в Кратово Люся (ее зенитная батарея стояла в Крылатском под Москвой), Ольга Ивановна читала им письмо от племянника, вроде бы из Латвии. Там было написано, что в боях они заняли роскошную усадьбу, брошенную хозяевами. Обследуя окрестности, разведчики заметили взрыхленную землю и подумали, что убежавшие буржуи зарыли клад. Под командованием старшего сержанта Никулина красноармейцы вооружились лопатами и стали энергично копать. Вскоре выяснилось, что там зарыт нужник.

Надо сказать, Юрия Никулина и мою маму Люсю с детства объединяло то, что они были ярыми фанатами «Динамо». Только Никулин обожал футбол, а Люся – хоккей. Юрий Владимирович сквозь всю войну пронес, как портрет возлюбленной, фотографию любимой футбольной команды – в рамке под стеклом («Тяжесть жуткая, – он говорил. – Но своя ноша не тянет»). А Люся играла за «Динамо» в юношеской хоккейной команде: в любой мороз, еще затемно, до рассвета, с коньками, каской и клюшкой, она выходила из нашего дома в Большом Гнездниковском переулке и ехала на стадион.

Весной 1945-го, вернувшись с фронта, Никулин сдал документы на актерский факультет ВГИКа, где ему дали от ворот поворот: «Что-то в вас, товарищ Никулин, есть, но для кино вы не годитесь. Не тот профиль. Скажем честно: вас вряд ли будут снимать в кино».

Этот человек ахнул бы, если б увидел фильмы «Когда деревья были большими», «Ко мне, Мухтар!», «Двадцать лет без войны» или «Деловые люди». Я уж не говорю про «Кавказскую пленницу» или «Бриллиантовую руку»…

Правильно кто-то заметил: судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Никулина ждал цирк, манил его, подсвистывал, торжествовал в предвкушении встречи. И хотя Юрия Владимировича всячески соблазняли работать в милиции: «Вы прошли войну, имеете боевые награды. Жалованье будет хорошее, спецодежда. Хватит вам выдумывать насчет артиста!» – он откликнулся на зов цирка, как Мухтар на призыв лейтенанта милиции Глазычева.

В цирке Никулин учился у легендарного клоуна Карандаша. Ольга Ивановна, заглядывая к Матильде на огонек (та ей и себе красила брови с ресницами черной сурьмой; они раскладывали пасьянс, до трех ночи вышивали, пили на веранде чай, щипцами раскалывали сахарные головы), так вот, Ольга Ивановна жаловалась, что Карандаш заставляет Юрочку с Шуйдиным наряжаться в шкуру коровы. А в программе работает известный дрессировщик со львами. И для репризы Карандаша «Дрессированная корова» Юра с Мишей, напялив коровью шкуру, проходят мимо клеток с хищниками. Львы ревут, встают на задние лапы, а передними бьют по прутьям клетки – принимают Никулина с Шуйдиным за настоящую корову.

– Просто страшно подумать, что будет, если кто-нибудь из хищников разобьет клетку и кинется на Юрочку, – огорченно говорила тетя Оля.

К тому же Карандаш настолько своенравный, прямо невозможно терпеть. «Он велел Юрочке прийти к одиннадцати утра, тот пришел без пяти. И Карандаш недовольно спросил: ПОЧЕМУ ТАК ПОЗДНО?»

В результате Никулин стал до того удивительным клоуном, что с него даже сделали игрушку. У меня была такая в детстве – мягкое, вроде бы из губки, лицо Юрия Никулина с надвинутой на лоб тюбетейкой. А позади – пять дырочек для пальцев. При помощи пальцев и этих вот дырочек лицу можно было придать любое выражение – лукавое, насупленное, озадаченное – любое!

Помню, его лицо раскупили в один момент. Причем не тетушки Юрия Никулина, не товарищи по работе, а просто какая-то незнакомая публика.

Лицо Никулина я очень любила, носила его в кармане и никогда с ним не расставалась. Но однажды к нам в Черемушки заехал друг моего папы Мохсен аль-Айни, араб; в 1962 году, спустя год после нашей встречи, он возглавил демократическую революцию и стал премьер-министром Йеменской Арабской Республики, а в тот день уезжал к себе в Аравию. И я на прощание отдала ему эту голову с условием, что, когда она объедет с ним разные страны, он вышлет мне ее в Москву обратно по почте.

Настоящего Юрия Никулина я увидела в цирке, когда мой – игрушечный – уже отправился за границу.

– Ю-ри-ик! – позвал его Михаил Шуйдин.

И ОН явился, весь целиком, в плоской шляпе, испуганно озираясь по сторонам. Руки у него длинные, кургузый пиджачок, узенькие в полоску брюки, штанины короткие. Такой прекрасный в своих громадных разлапистых башмаках.

Он пробежал со стаканом воды. Потом с кружкой. Потом с ведром. Его спрашивают:

– Куда?

– Пожа… Пожа… – на бегу отвечает Никулин.

– Где ПОЖАР?!

– Да не пожар, – говорит Никулин. – Пожарник селедки объелся, пить хочет.

Главное – сам ни разу не улыбнулся. Он выступал со своим собственным, а не наклеенным носом. Почти обыкновенный человек, только страшный недотепа. То за ним по всему манежу гоняется ненастоящая резиновая змея. То на манеж из-под его дивана вдруг выползут огромные бутафорские тараканы…

Или Юрий Никулин совал за шиворот кусок льда Михаилу Шуйдину.

– Измеряю больному температуру, – объяснял он. – Если лед будет долго таять, значит, нормальная, а если быстро – повышенная…

Мой брат Юрик бурно восторгался, глядя, как Никулин с Шуйдиным «на киносъемках перед камерой» дубль за дублем таскали туда-сюда неподъемное бревно. Министр культуры Фурцева даже заподозрила, не намекают ли клоуны на тот исторический субботник, когда Ленин с большевиками нес бревно.

Все сказали:

– Что вы! Что вы!

И реприза была спасена.

А меня заворожило, когда Никулин выехал на какой-то придурочной лошади. И меланхолично прогуливался верхом по манежу. Причем на полном серьезе зазывал народ прокатиться.

Я сказала Люсе:

– Я выйду.

Она:

– Ни в коем случае.

– Почему?

– Ноги ненастоящие!

– ???

Тут она мне объяснила, что Никулин ходит по манежу на своих ногах – а «лошадь» у него искусственная. И на ее боках висят тряпичные ноги в больших ботинках.

Культ Юрия Никулина в нашей семье достиг апогея, когда Люся тайно от имени Юрика отправила письмо в цирк на Цветном бульваре, где он якобы спрашивал, что нужно для того, чтобы поступить в студию клоунады.

Из цирка пришел ответ, который мы с ней сохранили как сказочную, но неиспользованную возможность.