Жаль, его год был призывной. Юрик поступил в геодезический техникум с военной кафедрой и стал военным геодезистом.

Мы с Лёней тоже мечтали, чтобы наш сын стал клоуном. Только не знали, как говорил Енгибаров, ждет ли его переполненная чаша цирка, на золотистом донышке которой так тяжело работать, или таинственная сцена, медленно раздвигающийся занавес, обнажающий все самое сокровенное, что есть у тебя на душе.

А с нами по соседству жила Людмила Николаевна Уразова, красавица, искусствовед. В любое время года она спала на балконе, вела здоровую и счастливую жизнь, кажется, вполне одинокую. Ни разу я не слышала, чтобы она выказывала недовольство, когда поздними вечерами после концерта к нам приходили музыканты Сергей Рыженко и Андрей Жабин из ансамбля «Последний шанс», а также другие неукротимые гости и шумный пир длился до рассвета. Или когда наш громадный пудель Марчелло оглашал кооператив журналистов заливистым лаем или тоскливым воем, стоило нам только выйти без него из дому.

Жаловались все, особенно соседка сверху, сочинитель сатирических куплетов.

– Когда воет ваша собака, – сердито заявляла она, – такое впечатление, будто сочиняешь сатирические куплеты на кладбище.

– Какая ерунда, – отвечала достойнейшая, я бы сказала, рафинированная Людмила Николаевна. – А как же люди живут в деревне? На рассвете петухи, ночи напролет – собаки…

Эта восхитительная женщина влюбилась в выдающегося историка цирка Юрия Арсеньевича Дмитриева (ему было семьдесят, когда они поженились, он прожил с Людмилой Николаевной долгую жизнь, наполненную творчеством, путешествиями, разными интересными встречами и событиями, в начале третьего тысячелетия они отпраздновали серебряную свадьбу!).

Отныне все разговоры у нас с ней велись исключительно о цирке. Мы только и слышали от Людмилы Николаевны: «Дмитриев сказал то… Дмитриев сделал это…» – с сияющими глазами.

Про нас она говорила:

– Первый раз вижу родителей, которые хотят, чтоб их сын стал клоуном. Попрошу Дмитриева, он присмотрит Сергею тепленькое местечко в цирковом училище.

Эх, самое большее, на что Серега согласился в сознательном возрасте, лет пять ему было или шесть, – попытать счастья в джазовой студии ДК «Москворечье» (еще одна моя голубая мечта – чтобы он стал джазменом. Однако туда можно было поступить только по протекции Луи Армстронга).

– Вот так живешь, – потом он ругался на меня, – доволен жизнью и собой, и вдруг выясняется: ТЫ НЕ ПОДХОДИШЬ ДЛЯ ДЖАЗА! И что теперь? Вся жизнь кувырком?

Эта катастрофа подвигла меня на книгу «Моя собака любит джаз».

Но – прав был индийский учитель Ошо: «Вы никогда не видите целого, поэтому, куда бы вы ни шли, идите танцуя. Доверьтесь потоку, и навстречу выйдут именно те люди, которые должны выйти, и произойдут события, которые приведут еще к большим чудесам».

Впрочем, даже такой мудрец, как Юрий Никулин, Ходжа Насреддин наших дней, на своем семидесятилетии на вопрос: «А если бы начать все сначала?» – ответил: «Я бы не согласился».

Наверное, так, ради красного словца. Ибо это был редкий человек, исполнивший свою судьбу, настоящий воин света против уныния и озлобленности. Само его присутствие на Земле наполняло людей теплом и состраданием.

Когда он взялся перестраивать старый цирк на Цветном бульваре, мне на радиостанции «Юность» предложили записать с ним интервью – сама бы не решилась.

Я позвонила Юрию Никулину в конце декабря 1985 года. Как раз мы переехали на новую квартиру в далекое Орехово-Борисово. Метро у нас тогда не было. Телефона тоже. Звонила из автомата на улице.

– Юрий Владимирович, это Марина Москвина.

(«Ты так важно представляешься, – посмеивалась надо мной Люся, – будто незнакомый человек на том конце провода должен воскликнуть: “О боже! Собственной персоной?!”»)

– Сейчас не могу, переезжаем из цирка, нет ни минуты. Позвоните после Нового года. Я с вами встречусь.

13 января в девять утра – на улице снег, метель. Трубка ледяная. А в этой трубке – голос Никулина!

– Приезжайте в одиннадцать. Петровский бульвар, дом 25. Некрашеная дверь. На первом этаже ремонт. Поднимайтесь на второй. Только не опаздывать.

А мне до центра больше двух часов на перекладных. Я побежала домой за «Репортером». Что интересно, по телевизору показывали фильм «Бриллиантовая рука». Лёня с Сережей сидели на диване, пили чай с соевыми батончиками, Лёня «Бриллиантовую руку» смотрел в сотый раз, Серега – в пятый.

– Ты куда? – спрашивают, не отрываясь от экрана.

– К Юрию Никулину.

Это прозвучало как гром среди ясного неба.

Я взяла фотографию деда и бегом – на автобусную остановку. Час – автобусом, чуть ли не час – в метро. От «Пушкинской» на троллейбусе. Поднимаюсь по темной пустынной лестнице, перемазанной краской, мчу гулким коридором, притормаживаю у двери и прямо не верю, что сейчас увижу Никулина, буду с ним разговаривать…

Захожу – ОН!

Юрий Никулин в кресле за огромным письменным столом выжидательно смотрит на меня. Я на краешке стула для посетителей, онемевшая от восторга, с включенным магнитофоном. Передо мной фотография Аллы Пугачевой «Юрию Владимировичу – с любовью!», бюст Пушкина и керамическая лягушка.

Мне кажется, он понял, что путь, который меня сюда привел, не так прост, как дорога от Орехово-Борисова до Цветного бульвара. Встал, взял с вешалки пальто, накинул на плечи, там холодно было у него, окна не заклеены, и… занялся своими делами.

Какой-то мужик явился, давай с ним про зубы разговаривать.

Юрий Владимирович говорит:

– Мне в институте делали снимок – круговую панораму. Через минуту вынесли ВОТ ТАКУЮ ЧЕЛЮСТЬ! – никулинский жест – разведенные кисти рук – как будто он держит дыню-торпеду. – Потом операция в госпитале для ветеранов войны. «У вас кровь как сворачивается?» – спрашивают. – «Да ничего», – отвечаю. Положили меня на стол. А там плюс шесть градусов. В результате с зубами все нормально, а у самого – воспаление легких!

Тут к нему валом повалил народ – от самых сановитых до канонических уборщиц со швабрами в сатиновых халатах. Придут, уставятся и глядят на него, как будто чего-то ждут. Он улыбнется, пошутит, и все – абсолютно все и каждый – уходят с хохотом.