– Да ладно, Декс. Перестань, я же пошутила, прости. Слушай, по-дурацки все вышло. Эта вечеринка. Эта неделя. Всё. Давай забудем. Начнем сначала. И теперь по-настоящему. Спалим наши жизни до основания… – Она жестом предупредила мои возражения: – Метафорически. Давай на этот раз действительно сбежим, Декс. Уедем. На Запад, как и собирались.

– Сейчас?

– Самое время.

– Я под домашним арестом, – напомнила я.

– Вот именно. И тебя запрут на всю жизнь, когда твоя мамаша узнает, что ты сюда ходила. Нахер ее. Нахер всех. Едем, Декс. Я серьезно.

– Сегодня.

– Прямо сейчас. Прошу тебя.

На миг я поверила ей и всерьез задумалась. Прыгнуть в «бьюик», устремиться к горизонту, начать сначала, бросить все. Я представила себе это. Прислушалась к себе. Хватит ли мне духу? Сумею ли я все бросить и уехать без оглядки? Сумею ли окончательно и бесповоротно превратиться в Декс?

Сумею ли быть свободной?

Всего один миг – и со следующим ударом сердца я разозлилась, что она заставила меня поверить в возможность побега, ведь это наверняка очередная проверка, очередная шутка, очередной взбрык в духе Лэйси, еще один безумный вызов, который я обязана принять, она же сама минуту назад сказала, что такова моя роль: роль мокрой тряпки на ее пламени. Хватит.

– Хорош трепаться, – отрезала я. – Я возвращаюсь на вечеринку.

Она упрямо покачала головой:

– Нет, Декс. Нам надо ехать.

– Если хочешь укатить в закат, давай, Лэйси. Я не стану тебя останавливать. Не мое это дело. Я собираюсь еще выпить. И собираюсь повеселиться.

– А кто тебе мешает? – Она схватила меня за запястье и крепко стиснула его. – Ты не обязана сразу, за полминуты принимать окончательное решение о побеге, прости, я сглупила. Но давай хотя бы свалим отсюда. Пожалуйста.

Удивительно, насколько приятно было отмахнуться от нее.

– Я остаюсь. А ты вали.

– Я тебя здесь одну не брошу.

И только тут я поняла: сколько бы я ни думала, что она видит мою настоящую суть, видит во мне нечто неукротимое и прекрасное, как она уверяла, как она обещала, все это чушь собачья. Она не хочет сделать из меня Декс, неукротимую и прекрасную. Это ее роль. А я только подаю реплики. Мне полагается помалкивать в тряпочку и делать, что велено, крутиться, подскакивать и выполнять трюки, как дрессированный тюлень, чтобы она могла и дальше считать себя крутой. Мне полагается подчиняться, поклоняться, аплодировать в нужном месте. Мне полагается измениться, но не по ее образу и подобию, а помельче, поскромнее.

Сумею ли я уехать без оглядки? Сумею ли быть свободной?

– Прошу тебя, уходи, – сказала я. – Я не нанималась за тобой присматривать, – сказала я. – Как и ты за мной. Мне все равно, что будет дальше, – сказала я. Может, наконец пришла моя очередь устроить проверку: правду я говорю или нет.

Лэйси мне поверила.

Она ушла.

* * *

Как танцевать, будто никто не смотрит. Или танцевать, будто смотрят все. Бледная плоть сотрясается, когда трешься о джинсу, полиэстер, накачанные мускулы и болтающиеся пенисы. Кружись в своих «мартинсах», дергайся под бит оглушительного хип-хопа, и пусть рука проложит себе путь под тонкий хлопок пояса и всадит палец в твое влажное тепло. Обхвати ближайшее тело, прижмись губами к шее, затылку, паху, смейся хором, смейся громче, и, если тебе хорошо, сделай это. Блуждай руками по собственному телу, три и поглаживай, прислушайся к ощущениям и позволь себе застонать. Думай, всматривайся в их лица, друзья мои, смотрите, какая любовь, смотрите, какая я. Не думай. Оседлай стул или чье-то тело, придави всем весом и скачи на нем, наездница, скачи, пока тебе не выльют на голову пиво, подними лицо навстречу пенному потоку, подставь язык под кислую струю, а потом, ибо они требуют этого, слизывай ее с себя, с чьего-то тела, с пола. Запомни жар тела, полыхающего под тобой, соленый вкус пота и слез. Надрежь ладонь зазубренным осколком стекла и вымажись кровью. Пусть пол уйдет из-под ног, а горизонт завертится перед глазами. Соси плоть, кружись на месте, вздымай руки. Вот так надо отрываться на вечеринке, будто тебе абсолютно пофиг.

* * *

«Ты только глянь на себя, – говорила Лэйси в тот день в секонд-хенде, затянув меня в корсет, насильно повернув к зеркалу и заставив посмотреть. – Да ты просто родилась, чтобы носить корсет».

Она говорила: «Да ты просто родилась, когда надела корсет».

«Теперь видишь, Декс? – говорила она. – Понимаешь?»

Что я видела: девичье лицо, яркий макияж, губы кривятся в пренебрежительной ухмылке. Декольте из любовного романа и черное кружево. Волосы с кроваво-красными прядями и широкие кожаные браслеты, которые шепчут: свяжи меня, подчини себе.

«Ты только глянь на себя», – говорила Лэйси, но себя я уже не видела.

Я думала: «Это не я, это другая девочка, и она прекрасна».

* * *

– Эй ты. Девочка. Очнись.

Я сделала то, что у меня лучше всего получалось: выполнила приказ, медленно и мучительно приходя в себя; губы не слушались, в голове стучало, в животе было пусто, будто я не ела уже много дней, хотя при мысли о еде все внутренние органы вознамерились исторгнуться прочь из тела, шмякнувшись к ногам вонючей кучей. Я проснулась, матерясь и щурясь, мечтая, чтобы кто-нибудь выключил солнце. Подо мной сорняки, джинсы, влажная от росы рубашка. Чужая рубашка; рубашка чужака. Не та, в которой я была.

Чужеродный ландшафт: заросшая лужайка, бассейн без воды, ряд деревьев. Грязно-белая обшивка дома, разбитые окна, замусоренный дворик, смятые пивные банки.

Человек, который слегка подталкивает меня ногой в бедро, лицо в тени, в лучах восходящего солнца сверкает золотистый жетон.

– Ну вот. Теперь поднимайся.

Когда он дотронулся до меня, я заорала.

Звук собственного голоса чуть снова не лишил меня сознания, как и поплывший перед глазами мир, когда человек рывком поставил меня на ноги. Потом он заговорил: охранник, проникновение; он продолжал нести какую-то пургу, но слова не проникали в сознание, упоминал ли он пустые банки, битое стекло, использованные презервативы, наконец меня саму.

Вечеринка давно закончилась; все ушли. Меня бросили одну.

Из-за вертикального положения внутренности захлюпали, заплескались. Мысли ворочались тяжело и неуклюже, как годовалый малыш, пытающийся устоять на пухлых ножках. Шажок, другой, споткнулся. Покачнулся.

Упал.

– Залезай, – сказал он; и там была дверца с приделанным к ней автомобилем, кожаное сиденье, и при мысли о поездке в машине мне захотелось умереть.

– У меня есть велосипед, – сказала я.

Он засмеялся лающим смехом.

– Вы коп? – спросила я. – Я арестована?

– Просто скажи