заботится обо мне гораздо больше всех остальных, включая родителей, а если кто на меня тут плохо влияет, так это она сама, когда сидит у меня на кровати с двумя баллончиками краски, будто это гранаты с сорванной чекой. Я сказала ей, что никто не внушает мне никаких идей, и особенно Лэйси, что я сама способна отстоять свои интересы, что я взрослая и если захочу переспать с мужиком, то это мое дело.

Она фыркнула:

– Это не ты, Ханна. Я знаю тебя лучше всех.

– Меня зовут Декс, – отрезала я и за тот день и два последующих больше ни слова ей не сказала. Какой бы взрослой я себя ни считала, молчание по-прежнему оставалось лучшим оружием в моем арсенале.

Должно быть, я казалась ей смешной. Во всяком случае, не менее смешной, чем казался мне отец, который подбадривал меня за спиной матери и совершал периодические лобовые атаки, напоминая ей об их общем постхипповском прошлом и туманно рассуждая о благих целях и крайних мерах, но всегда быстро сникал, в результате чего становилось еще хуже.

– Феминистская политика волнует ее не больше твоего, Джимми, – услышала я однажды ее реплику, когда устала ковыряться в пригоревшем мясном рулете и вернулась к себе в комнату. – Она просто потеряла голову. Уж тебе-то такое чувство знакомо.

Она отключила телефон в моей комнате и мониторила аппараты, стоявшие внизу.

– Нет, Ханна не может подойти к телефону, – сказала она однажды утром в воскресенье. – Пожалуйста, перестаньте сюда звонить.

Лэйси, я знала, звонить не перестанет.

Она не смирится с нашей разлукой.

Может быть, думала я, вот он – тот катализатор, который нужен нам для окончательного побега. Может быть, именно его и не хватало, чтобы вывести меня из «обывательского ступора», по словам Лэйси, придать мне необходимое мужество, чтобы послать подальше старшую школу, колледж и личное дело, залезть вместе с Лэйси в «бьюик», стукнуть кулаком по приборной панели и наконец принять так долго сдерживаемое решение, крикнув: «Иди на Запад, молодой человек!»[33] – и наметив курс к свободе.

Собираясь в понедельник на занятия, на случай побега я переложила в школьный рюкзак свои сбережения (двести тридцать семь долларов), книжку «Чужак в чужой стране» и первый сборник, составленный для меня Лэйси (на кассете было написано черным маркером: «КАК БЫТЬ ДЕКС»), – все самое необходимое. Я дожидалась ее на парковке, издергавшись, соскучившись, стремясь поскорее доказать себе, что она существует и всегда существовала, и в ожидании мысленно строила планы мести – подарок для Лэйси, потому что перед побегом мы обязаны поквитаться со злодейкой, которая так настойчиво стремилась нас разлучить. Мы влезем к Никки в окно и побреем ей голову; мы подпорем швы на ее выпускном платье, чтобы оно разошлось на ней именно в тот момент, когда на ее идеально причесанную головку будут возлагать корону; мы уличим ее в обмане; мы найдем того, кто разобьет ей сердце; мы убедим ее мать, что ее обожаемая дочурка опасна и подлежит изоляции.

Убогие планы, позаимствованные из книжек про школу в Ласковой долине и полузабытых подростковых фильмов, скорее символы мести, свидетельство моих намерений. Лэйси подскажет способ.

Правда, когда Лэйси наконец появилась – не на полчаса раньше, как я, прыгая от нетерпения и не сомневаясь, что телепатическая связь между нами подскажет ей поспешить, а спустя двадцать минут после начала продленки, – и я остановила ее прямо там, на парковке, чтобы объяснить, почему провела выходные в осаде, она не пожелала слышать про планы мести и не преисполнилась утешительного сочувствия к моим мучениям. Судя по всему, мои проблемы ее вообще не трогали.

– Мне стоит волноваться? – спросила она. – Твоя мать может позвонить моей?

– Зависит от того, насколько, по ее мнению, такой звонок меня унизит.

– Блин, Декс, я серьезно. Спроси ее, планирует ли она рассказывать. И заставь не рассказывать.

– Это будет непросто, ведь я с ней не разговариваю.

– Так начни разговаривать, черт тебя подери! Господи, да что с тобой такое?

Я взвилась:

– Не знаю, Лэйси, может, домашний арест вывел меня из равновесия? Может, не так-то просто выдержать, когда собственная мать видит во мне преступницу, которая способна пырнуть ее ножом посреди ночи? Может, я несколько обеспокоена тем, что она запретила мне видеться с лучшей подругой, и считала, что лучшая подруга тоже могла бы побеспокоиться.

– Ну я же здесь, – рассеянно ответила она. Словно думала о чем-то более важном. Словно я не в счет. Это было хуже всего.

– Как ты не понимаешь?

– Как ты не понимаешь, Декс? Нельзя, чтобы Ублюдок узнал. Нельзя.

– Ага, а если засекли меня, то все в порядке?

– Я не это имела в виду. Ну ладно, да. У тебя, по-моему, все в порядке.

– О, просто супер, Лэйси. Все лучше некуда.

– Ты не поняла…

– Я поняла, что на меня можно наплевать и забыть, лишь бы у тебя проблем не было. Хотя вся эта херня – твоя затея.

– Значит, я виновата? А где же «я не твоя игрушка»?

– А где же моя подруга?

– Можешь ты хотя бы на одну миллисекунду принять гипотезу, что не все вертится вокруг тебя, Декс? – За этой фразой последовал мерзейший на свете смех.

– Блин, скажи, что ты меня разыгрываешь.

Она промолчала. Я пыталась внушить ей: ответь, скажи хоть что-нибудь. Исправь ситуацию.

Ведь нельзя же так.

– Ну? – проговорила я. – Молчишь? Серьезно?

– Пожалуйста, попроси свою мать не говорить моей, – сказала она.

– И всё?

– И всё.

Школа без Лэйси причиняла боль, еще бо́льшую боль оттого, что она там была, но уже не моя.

Злилась как раз я. И негодовала тоже я. Избегала ее в коридорах, ездила после уроков на автобусе, вместо того чтобы ждать ее машину. Так почему мне казалось, что это она оставила меня?

Подождем, сказала я себе. Она извинится, я ее прощу, все будет как раньше. Но когда я увидела Никки, то даже ничего не смогла ей сказать. Без поддержки Лэйси все стало по-другому. Все те оскорбления, которые я намеревалась бросить ей в лицо, все эти «пошла ты, да как ты посмела, что дает тебе право, как ты могла, зачем» застряли у меня в горле, и я поняла, как они прозвучат, если я попытаюсь открыть рот.

«Ты победила».

* * *

На той же неделе я поговорила с мамой, всего один раз, только чтобы попросить ее не сообщать родителям Лэйси о подозрениях на ее счет, потому что – подчеркнутая – никаких доказательств ее участия нет, а