прихожей, точно владелица поместья, точно и впрямь была хозяйкой вечеринки, а не формальной устроительницей.

– Серьезно? Ханна Декстер почтила нас своим присутствием?

– Серьезно. Почтила.

– Я думала, тебя отослали в военное училище. Или по крайней мере посадили под замок.

– Видимо, разрушить мою жизнь оказалось труднее, чем ты думала.

– Уверена, ты и сама отлично справишься.

Я была еще недостаточно пьяна, чтобы плюнуть ей в рожу прямо сейчас, поэтому сказала:

– А ты поаккуратнее, – не ей, но качку, увивашемуся вокруг ее, Марко Спеку, который был тенью Крэйга Эллисона, а теперь явно метил на его место. – Последнему ее парню пришлось пустить себе пулю в лоб, чтобы от нее избавиться.

Марко посмотрел меня, как на мелюзгу, которая внезапно пнула Никки:

– Господи, Декстер! Это было жестоко.

Я чувствовала себя жестокой.

Никки по-прежнему не была трезвенницей. Она улыбнулась и протянула мне стопку, которую я без колебаний приняла, сочтя, что теперь, возможно, мы квиты. Когда она подтолкнула ко мне Марко, заявив, что мы заслуживаем друг друга, и если я желаю опозориться, флаг мне в руки, а он сказал, что едва узнал меня с такими буферами, а дальше – «ого, чувиха» – я одной рукой погладила ложбинку между грудей, а другую вложила в его руку, потому что Никки наблюдала за нами, и Лэйси, возможно, сказала бы: «Не будь как они», но еще она сказала бы: «Тоже мне проблема», и «Чего ты мнешься», и «Да не носись ты так с этой девственностью», и вообще, Лэйси здесь не было. Выпивка отдавала лимоном, сахаром и огнем. Марко отдавал арахисом. Он дышал мне в ухо, как дышал сегодняшний вечерний ветер или как свистит летний воздух, когда бежишь вниз по прибрежному холму. Как будто говорил: решайся. У нас под ногами хрустело битое стекло, все вокруг было грязное, липкое и пахло сексом, тем сексом, каким я его себе представляла: табачный дым, высохшее пиво, гнилые фрукты. Гремела музыка, какой-то хардкор-рэп, громко и настойчиво; вокруг была толпа незнакомцев, которые занимались тем, чем занимаются в темноте незнакомцы. Марко присосался к моей шее. Руки Марко были у меня в руках, потом в трусиках, Марко прижимался ко мне, грудь к груди, пах к паху, что походило на танец, я ощущала его тяжесть и уже почти верила, что сумею сделать это сама, без Лэйси, сумею стать такой, как требует неоновая ночь, ворвусь в ее пульсирующую, живую и трепещущую середину.

– Какого хрена ты делаешь?

Я решила, что слышу ее голос у себя в голове, и громко произнесла:

– Заткнись, Лэйси.

– Ни за что.

Голос был не в голове. Это была Лэйси. Подойдя ко мне со спины, она схватила меня за талию, отодрала от Марко и его горячего пота, протолкнула сквозь толпу, вверх по лестнице, в детскую, откуда давно исчез ребенок, лишь с ободранных обоев печально взирали звери в клетках.

– Какого хрена, Декс?

Наряд не для вечеринки. Белая майка-алкоголичка и спортивные шорты. Вообще никакой не наряд. Ни макияжа, ни ботинок. Это удивляло больше всего. Лэйси в кедах.

– А я и не знала, что у тебя есть кеды, – пробормотала я.

– Ты что, надралась?

– Начала без тебя.

Дальше я обнимала ее, обнимала и лепетала, какая она дрянь, что подвела меня, но вот она здесь, в кедах или без них, «а теперь – дискотека», – сказала я, пропела, схватила ее за запястья и замахала ее руками в воздухе.

Она встряхнула меня:

– Соберись, Декс. Что за хрень у тебя в башке?

– Тебе нравится, когда я пью.

– Мне нравится, когда ты пьешь со мной. Когда я могу за тобой присмотреть.

– Ты опоздала, – заметила я, и мы отцепились друг от друга. – И мы договорились встретиться не здесь.

– А ты целовалась взасос с Марко Спеком. Мы обе накосячили.

– Лэйси! Лэ-э-э-эйси! Расслабься. Давай спустимся на вечеринку.

– У меня, блин, есть разговор.

– Точно. Месть, – сказала я. – Воздаяние. В стиле Монте-Кристо. Выкладывай. Что придумала?

– Что?

– Никки Драммонд. Ты говорила, у тебя есть идеальный план. Говорила, мы ее проучим. Говорила, оно того стоит. Ну так давай, докажи, что оно стоит моего времени.

– Потому что тебе и без того есть чем заняться? Например, с Марко Спеком? Так я тебе и позволю.

– Провокационное высказывание.

Я уже собиралась спуститься вниз и если не трахнуться с Марко Спеком, то хотя бы попытаться, но она заслонила собой дверь.

– Отлично. Хочешь мести? Вот план. Мы спалим этот гребаный дом. Прямо сейчас. – Она вынула зажигалку.

Сначала я не поняла, откуда у нее зажигалка. И зачем она щелкает ею и размахивает из стороны в сторону, словно юная дебилка на концерте, потом хватает одну из детских подушек и поджигает, и мы, точно загипнотизированные, смотрим на языки пламени.

– Господи боже мой! – Я выбила зажигалку у нее из рук, принялась затаптывать огонь, старательно и отчаянно; «падай и катайся по полу» – вертелось в голове, все те ночные кошмары, после того как сгорел дом Джейми Фултона и школа разослала всем список одежды, которая понадобится семье, включая трусы маленького размера для девочек. Если бы сгорел мой дом вместе со всей одеждой и другие ученики получили бы письменное, черным по белому, подтверждение, что мне нужны их запасные «трусы маленького размера для девочек»… лучше бы я сама сгорела.

Пламя погасло. «Мартинсами» удобно затаптывать огонь.

– Ты пытаешься нас угробить?

– Когда дом сгорит, разве следы не приведут к Никки? – возразила Лэйси, и в глазах у нее мелькнуло что-то дикое, будто она и правда спалила дом, будто по-прежнему собирается его спалить, если я просто скажу «да». – Для нее это будет конец. И подумай про огонь, Декс. Пламя в ночи. Волшебно.

– Когда ты успела превратиться в гребаную пироманку?

– Таков план, Декс. Ты со мной или нет?

– Ты либо в самом деле свихнулась, либо считаешь все это шуткой, и в любом случае иди нахрен. – Я вырвала зажигалку у нее из рук. – Это останется у меня.

Раздался слабый смешок.

– Вообще-то я не собиралась ничего делать. Господи, Декс, ты что, шуток не понимаешь?

Я и верила ей, и не верила. Я устала от попыток ее понять.

– Просто хотела убедиться, что в моей Декс еще сидит маленькая Ханна, – сказала она. – Где бы я оказалась, если бы ее тихий голосок не шептал мне: «Нет, Лэйси, не надо, это опасно». – Тон извиняющийся, заискивающий, как у банковского клерка, отказывающего в ссуде, как у богомолицы, как у подхалима.

– Я тебе не сраный голос совести.

Тут она, должно