пытаешься изнасиловать меня или допросить? Просто в первом случае – это статья, а во втором – дохлый номер.

– Блядь, Раевский, – Адка задрожала, когда я наконец-то опустил ладони на её задницу. – Выключи адвоката, у меня на них аллергия. Оргазм не приходит…

– Или у тебя принципы? С женатыми не спать, от любимых сбега́ть?

– Я сейчас трахаться перестану! – рассмеялась Адка и как-то неожиданно вильнула бёдрами, впуская меня в свой рай.

– Сука, Ночка… Какая же ты сука…

– Я училась, у меня на это было много времени, – застонала она и впилась губами, утягивая меня в марафон безумия!

Это не было сексом. Вернее, такого секса у меня никогда не было. Касания были резкими, рваными, жадными, больше походящими на болевые приемы, чем на попытку доставить удовольствие. Мы катались по влажной каменной стене душевой, буквально отбиваясь друг от друга. Стоны перетекали в рычание диких зверей саванны, дыхание – в предсмертные всхлипы, а ненасытность превращала нас в голодных животных. Мы не скрывали своего удовольствия от болезненности ласк, вымещали эту едкую боль и ярость.

Адка изучала каждый сантиметр моего тела. Её взгляд пылал таким пламенем, что полгорода осветить можно было. В ней не было робости или смущения. Она готова была мириться с присутствием жены в моей жизни, а я с каждым её оргазмом становился на шаг ближе к убийству Ляшко. Её руки, губы… Они были вездесущи…

Жесткий трах в ванной перетёк в спальню, и вот тут уже нас никто не мог отвлечь друг от друга. Ни наши надрывающиеся телефоны, ни странная трель из коридора, ни даже темнота, так стремительно отвоевывающая по сантиметру комнату. Мы оказались в вакууме, где никто не мог потревожить и отвлечь нас друг от друга.

Я вылизывал каждый миллиметр её кожи. Пробовал на вкус, изучал рамки её чувственности и раскрывал то, что копилось все эти годы в моей девочке. Она вспыхивала мгновенно и перенимала инициативу. Ночка хрипела, укладывала себе на грудь мои ладони и стонала от чувства полного единения.

Я в прямом смысле подыхал… от шикарного вида любимой женщины, так охренительно-прекрасно покрывающей мою грудь поцелуями, от её ярого желания и решительности взять всё, что мог дать. И подыхал я не потому, что не видел подобного никогда, а потому что это было по-особенному. Ада будто выливала на меня всю ласку, что копила в себе. Целовала не потому, что так принято уставом женского соблазнения, а потому что хотела! Потому что ей это было необходимо как воздух!

И с каждой минутой наши желания становились все откровеннее. Касания превращались в разряд тока, а мы – в два оголенных провода, которых коротит друг от друга, но без этого порою болезненного контакта не видать ни искр, ни этого дьявольского пламени, о которое грелись наши заиндевевшие души.

– Блядь… – я хрипел, пытаясь остановить свою отъезжающую, как последний вагон электрички, крышу, потому что просто сходил с ума! Ночка сверкнула безумием в чёрных глазах и стала медленно опускаться на колени. Её красные ноготочки впивались в кожу груди и рисовали линии вплоть до паха. Розовый язычок коснулся вскипающей плоти, исследуя каждую пульсирующую венку и чувствительную головку.

– Гребаный экибастуз!

Эта женщина дала себе слово убить меня. Ей Богу!

– Все! – захрипела она, ничком падая на кровать. – Я больше не могу…

– Это статья, Ночка. Всё же это статья, – я забыл, как дышать! Смотрел, как под её вздымающейся грудью, истерзанной моей колючей щетиной, бьется нежное сердце, как пылают красные припухшие губы, как из глаз льются слёзы бессилия, и чувствовал счастье.

Одним движением подмял её под себя, переплел ноги и рукой зарылся во влажные от пота волосы, понимая, что это мой новый любимый аромат. Мы оба позволили себе это безумие, зная, что нас разделяет пропасть. Она бесконечна. В ней тонет все хорошее, оставляя лишь дерьмо реальности и ворох непрощённых обид.

Но ещё я понимал, что глупо думать о том, что было двадцать лет назад. Это словно бесконечность серых дней, уже не имеющая никакого смысла! И важнее всего сейчас не просрать то, что у меня есть. А есть у меня короткий миг счастья, подаренный судьбой.

– Жене позвони, а то волнуется… – перед тем, как вырубиться, прошептала Ада.

– Педрила-мученик там поди рыдает… Не боишься, что заблудится в своем величии и не вернется к тебе?

– Ненавижу, Рай!

«Люблю, мой Ад…» – мог сказать. И она могла услышать. Но я не сказал. Лишь крепче обнял, чтобы не сбежала.

Глава 20

Утро было не таким безмятежным, как вчерашний отруб. Нас выключило так, что проснулись мы, только когда полуденное солнце превратило комнату в сауну. Лежали кожа к коже, я чувствовал, как между нами образовывалась испарина, но не мог отпустить. Ада ворочалась, пыталась вытянуть голову, чтобы вздохнуть, а я вновь душил в себе желание свернуть ей шею.

Где эта ебучая грань между любовью и ненавистью?

Да вот же она!

Прямо между нами…

И когда мы рядом, прижимаемся так, что невыносимо дышать, то и чувства эти смешиваются, даруя терпимость, смирение и счастье. Горькое, пересоленное и с каплей смертельного яда. Но счастье!

– После вчерашнего ты просто обязана выйти за меня, – заметил, что Ночка не спит. Притворяется, думая, что я не замечаю, как она нежно целует пальцы моей руки.

– Ещё вчера ты посадить меня хотел, – она улыбнулась и смахнула слезу.

– Я и посадил. И сверху, и снизу, и даже в коленно-локтевой.

– Ненавижу, – она рассмеялась и затаилась, как птичка, пытаясь выбраться из клетки.

– Ладно, хотя бы кофе сваришь? – я через «не хочу» разжал руки, позволяя Ночке выбраться из своих объятий, и то только потому, что самому нужно было сбросить это наваждение, а то, и правда, за брюликом стартану от её очарования. Нельзя!

– Это – пожалуйста, – Ада на удивление легко вспорхнула с кровати. Она даже не пыталась спрятаться, потянулась, будто нарочно демонстрируя шикарность своего силуэта в рассеянных сквозь золото штор лучах солнца, и пошла к окну. Раздвинула портьеры и распахнула дверь на террасу, впуская свежесть воздуха. После вчерашнего здесь стоял густой запах секса и страсти. И, наверное, эта комната уже никогда не станет прежней… Наверное, не осталось ни единой поверхности, где бы не отпечаталась задница Адки. Её запах останется повсюду, и даже хлоркой не смыть его. Никогда…

– И побыстрее, – я вскочил следом и пошёл в душ, понимая, что одно неловкое движение, и вчерашнее с лёгкостью превратится в день сурка. А что? Педрила-мученик нас не