углу за коробками с гвоздиками и сапожным инструментом. И он его расходовал бережно. Нальет себе немножко, выпьет, а бутылку аккуратно назад поставит: «Он же не пропойца какой-нибудь! А так, для настроения!»

Бывает, уже тошнит от всех этих подметок да каблучков, а пропустишь рюмочку, так сразу тепло на душе становится, и мысли хорошие набегают, да и время быстрее идет.

Многие, заходя, намекали, что и ему теперь можно подумать о женке. Сколько лет вдовцом быть?

– Совсем ты, Иван Иванович, себя запустил. Худющий-то какой! Жену тебе надо. Вот дочку выдашь, совсем волком запоешь. Женись! Хоть стакан воды подаст, когда заболеешь. Да и дочке за тебя спокойнее будет.

И Иван Иванович понемногу начинал подумывать, а не послушать ли их совета, но оставлял эти планы на потом, когда дочка к мужу уедет. Да и свободу свою ему терять не очень хотелось.

«И не плохо мне одному. Привык. А едок из меня всегда плохой был, так что не в женитьбе дело», ― успокаивал он себя.

* * *

Поставив на полку подбитые ботинки, Иван Иванович посмотрел в окошко на последние светлые облачка, вздохнул и, откупорив бутылку, перекрестившись и что-то пробормотав в свое оправдание, выпил рюмочку. Ненадолго он задумался, вспоминая свою жизнь, и, вздохнув, налил еще одну. Затем Иван Иванович бережно поставил бутылку на место и, занавесив окошки, зажег свечу.

«Сейчас последние башмачки подобью, и домой. Хватит, всех дел не переделаешь!» ― подумал он, беря в руки молоток.

И вдруг слышит, дверь скрипнула!

«Да кого же это опять черт принес?! Наверное, сегодня до дому не дойду!» ― беззлобно подумал Иван Иванович, предполагая, что в такой поздний час к нему пришел нежданный заказчик.

Поднимает он голову и видит, что в дверях стоит его друг и сосед Павел Иванович! Собственной персоной. Да такой веселый, глаза аж горят!

«Павел Иванович! Так это другое дело!» ― радостно подумал сапожник.

Дружба у них была давняя. На одной улице выросли. А когда поженились, то семьями дружить стали. И частенько они, бывало, с ним, то в трактирчик сходят, то здесь посидят, за шкаликом. Уж так душевно. Хороший человек, и выпить, и поговорить.

– Все сапожничаешь, Иван Иванович. Пора уж заканчивать, всех денег не заработаешь! ― проговорил весело Павел Иванович, входя в мастерскую. И посмотрев на часы, захлопнул их и засунул в карман на груди.

– Павел Иванович, да ведь всем угодить хочется, как банный лист пристанут: «Сделай быстрее, да сделай!» ― Им кажется, что это все просто, отрезал да прибил. Ну, да что я? Я уж и уходить собрался, так что садись, сейчас мы с тобой по рюмочке пропустим, ― заговорщически подмигнул Иван Иванович приятелю.

– Нет, Иван Иванович, я без закуски не могу, развезет. Пошли в соседний трактирчик зайдем. Там нам и щец нальют, и пирожков поднесут. Посидим да поговорим, вот и вечер хорошо пройдет, ― возразил Павел Иванович.

– Ну что ж! – сказал Иван Иванович, вытаскивая гвоздь изо рта и кладя его на подоконник. ― И правда, почему бы нам и не сходить? По крайней мере, надо мной теперь никакого указа нет. Я теперь сам себе хозяин.

Иван Иванович засуетился, убирая мастерскую и гася лампу, и хотел было уже снять фартук, да тут обратил внимание на сапоги Павла Ивановича.

– Где ж ты такие отхватил? – хлопнул он себя по бокам. ― Поди рублей двадцать пять отдал? Кожа, сразу видно, хорошая, да и сшиты ладно. Я чего-то не припомню, чтобы я тебе такие делал. Да и помолодел ты, что ли? Какой-то ты не такой! ― сказал он, оглядывая весь вид приятеля.

– Да ладно тебе мне похвалы-то петь. Что я, девка, что ли? Вот найдем тебе невесту, ей комплименты и будешь дарить. Собирайся быстрее, да пошли, уж темнеет, ― ответил тот, усмехнувшись.

Иван Иванович, согласно махнув рукой, быстро навел кое-какой порядок в инструменте, погасил свечу и вышел с Павлом Ивановичем из мастерской, закрыв ее на ключ.

* * *

Идут они по улице, а там ни души. Пустынная улица, как будто все вымерли.

– Странно, кудай-то народ-то девался? Неужели уж так поздно? ― спросил Иван Иванович приятеля, оглядываясь вокруг. ― Вроде бы недавно еще только смеркалось! Сколько на часах твоих было?

– Да уж около двенадцати. А люди? Да черт его знает, где народ?! Наверное, по домам сидят. Да нам-то что! У каждого свои заморочки! ― ответил, хитро сощурив глаза, Павел Иванович…

– Да как-то необычно, – почесал голову сапожник. ― Всегда домой идешь, а тут еще бабы с корзинами и ямщики на колясках, опять же парочки прогуливаются. Полно прохожих, ― снова засомневался Иван Иванович. ― Но, конечно, если уже почти двенадцать… Может, и трактир уже закрыт?

– Наш трактир всегда нас ждет! ― засмеялся приятель. ― А ты побольше пей, так и до утра засидишься. Посмотри, вон уж луна на небе! Да какая полная, лучше солнца сияет.

Иван Иванович бросил взгляд на небо. Оно было черное. И луна полным кругом сияла на нем.

«Но уж с солнцем все равно не сравнишь. От солнца радость по всем жилкам течет, а от света луны какая-то загадка и таинственность». – Иван Иванович подумал об этом про себя, не желая спорить с другом. Его больше удивляло то, что на улице никого нет. Иван Иванович повернул голову к приятелю и хотел было снова удивиться, что сегодня время за работой так быстро пробежало, как его поразил вид Павла Ивановича. Румянец, с которым приятель пришел к нему с лица совсем сошел. И теперь оно было бледное, как у покойника!

«Может, конечно, этот голубоватый оттенок от света луны?» ― подумал Иван Иванович, все же отмечая, что и волосы у друга слишком черные и брови немного лохматые, смоляные. А глаза, горят каким-то торжеством, даже в темноте это видно. И что-то в друге не то! Вроде и он, а вроде и другой!? Как-то идет не так, как-то разговаривает по-другому. «Кураж другой», ― решил Иван Иванович. «Хоть и выглядит он сейчас как покойник. Точно, он же год как помер!» ― похолодел вдруг Иван Иванович, потому что профиль приятеля под светом луны уж очень был похож на тот, с которым он в гробу лежал. «Я же сам на похоронах и поминках был! Как же это?! Мы идем… разговариваем… Или я путаю что-то?»

И Иван Иванович почувствовал, как легкие мурашки побежали по всей его спине.

– Ну, ты чего?! – сказал Павел Иванович, заглянув в глаза приятеля, и усмехнувшись какой-то недоброй улыбкой. ― Ты чего, как поленом пришибленный сделался? Темноты, что ли, боишься?

Деваться было некуда, и, стараясь не обидеть своим дурацким