пока с табуном ночевал, от руки тяжелой дядькиной прячась. Небеса нитку последнюю солнечную проглотили, в платок темный укутались. А мальчик все шел, потерявшись среди деревьев. Дорога пылила под ногами в сапогах стоптанных, худых, ни камешком, ни выбоиной не спотыкала.

С темнотой ночной выплюнул лес сироту на излучину речную, к лугу заливному. Горохом вверху звезды мерцали, снизу водица меж густой осокой проблескивала. Широкое речное русло изгибалось змеиной тушей могучей в чешуе серебряной. Туман стелился, колени обнимал. Что омут манил, нырнуть, утонуть. Оробел Ивашка, вдругорядь страх по спине прошел, влагой в рубаху впитался. Дрогнула под ним дорога, заволновалась ковылем.

Вспомнил малец слова странника, встряхнулся. Челку белобрысую с глаз убрал, сапоги растоптанные подтянул. Поклон земной реке отвесил, прокашлялся.

– Уж не оставь, матушка, коль дорога-сестрица к тебе привела. Дозволь отдохнуть на берегу твоем.

Как захохотали звонко, весело за кустом рядом, Ивашка подскочил на аршин вверх. Сбежал бы тут же, кабы ноги не онемели.

– Ох, насмешил, мальчик, не могу, животик надорвать.

Расступились ветки гибкие, вышел на дорогу молодец пригожий. Станом тонок, что девица, а плечами широк. В чешую защитную, серебристую одет, доспех колени закрывает. В руке – копье тонкое, наконечник прозрачный. Оперся на оружие незнакомец, волос долгий с лица убирает, за ухо заостренное заправляет. Смотрит на Ивашку, скалится. Улыбка задорная, игривая, так и тянет следом улыбнуться.

– Так что тут делаешь ночью-то? – отсмеявшись, молодец спрашивает. – Не топиться, часом? Река, знаешь ли, не озеро, утопленников не любит. Да и мавкой тебе не стать, не девка, чай, красная.

Ивашка головой потряс, вздохнул глубоко. На молодца покосился, мозгами пораскинул, рассказал все без утайки. Про то, что жить негде, что калика посоветовал.

– А скажи-ка мне, маленький, не было ли у того калики перстенька тяжелого на пальце безымянном? – Молодец прищурился, копье искрой тусклой засветилось, мрак отогнало.

Ивашка вдругорядь затылок почесал.

– Не припомню, не взыщи, – повинился, руками развел. – Только глаз у него один белый да коса седая до пояса, вся в веточках сухих тонких.

– Ага, – сказал сам себе незнакомец чешуйчатый. – Ну, коли так… ответь-ка мне на еще вопрос…

Задать не успел, ветром с реки подуло, ржание принесло сердитое, громкое. Топот да плеск.

Поморщился молодец, как от боли какой тяжкой. Лицо красивое, чертами тонкое исказилось, губы сжались, меж бровей складка залегла.

– Началось опять, – сокрушенно промолвил, висок потер. – Как хозяина нет, так издеваются.

Ивашка дыханье затаил. Топот приблизился, ржание тоже. Раскололо туман, разорвало. Встал на дыбы жеребец черный. Глаз серебром сверкает. Прядь седая в гриве да хвосте вьется, стрелкой белой узкой лоб прорезает.

– Тпру, угомонись! – осадил коня молодец, за гриву цапнул, по храпу приголубил. – Что у вас опять стряслось?

Фыркает жеребец, привычно носом в шею хозяйскую утыкается, на реку кивает. Пуще прежнего плеск да грохот. Холодом речным потянуло, да не просто ночным, а морозным.

– Что случилось? – Ивашка спросить осмелился, сам на жеребца с восхищением косит, оторваться не может.

Выше Грома тот, шире, крупнее. Да только странное что-то в нем. Вроде и массивный, а двигается как пушинка, только копыта постукивают. Ан нет подковочек.

– Да вот, – незнакомец бровью повел, но отмалчиваться не стал, не отмахнулся, – река эта Яростной зовется. Чай, слышал про нее? Воды бурные, табун большой. Железной рукой правит хозяин, но нынче в отъезде. Вожака увел. Беснуются кони, скукой маются. То на деревню волну нагонят, то луг зальют. А то удерут да по лесу шастают, людей пугают.

Оробел Ивашка, как понял, что не шутит молодец, впрямь о реке говорит. Про духов водных наслышан был сказок страшных, легенд туманных. Про лошаков водных, опасных, про кикимор да топлунов.

– А ты, выходит, тоже… река?

Ухмыльнулся незнакомец, зубы острые, нечеловеческие показал.

– Я дух ручья, Чаровник. Можешь Чаро звать, так оно привычнее.

Сызнова поклонился мальчик, губы покусал, спросить решаясь.

– Ивашка я, безродный. Дозволь, Чаро, на коней глянуть? Быть может, смогу занять их? Веревку натяну, прыгать заставлю аль гривы вычешу, искупаю… хотя водные они ж, лошаки твои.

– Не забоишься? – Чаровник засмеялся, глазами сверкнул. – Кусаются кони-то, норов горячий, хоть и воды холодные реки серебряной.

– Не забоюсь, – малец твердо ответил. – Только кто второй по силе конь в табуне, покажи.

Жеребец ревниво всхрапнул, ногами мощными на месте перебрал, сердится. Ивашка мигом смекнул: конь речь понимает, обиделся. Аль не видит человечек, что он второй после вожака?

Чаро засмеялся белозубо, копьем поигрывая, морду недовольную жеребца отпихивая:

– Что, Камешек, не признали тебя?

Ивашка в котомку руку запустил, яблоко выудил. Разломил пополам привычно, не вспомнил, что, может, не едят яблоки-то лошаки водные. Камень заинтересованно губу вздернул – тоже в неведенье, видно, был, что коням речным яблоки есть не положено. Но подношение принял, похрустел задумчиво.

– Ты смотри, понравилось, – Чаро удивился, пяткой копья пристукнул.

Загорелся ярче наконечник, туман дальше отогнал. Рокот вернулся, приблизился. Показались спины черные, глаза горящие. Выходили кони могучие с луга на дорогу, обступали, гривами долгими встряхивали. Меж собой огрызались, кусались.

Ивашка второе яблоко помельче разломил, кому дотянулся, скармливал. Глядит Чаровник, дивится – течения бурные, гневливые к мальчишке льнут, боками осторожно толкают, к водной глади подманивают. Не заметил, как уже и пол-луга прошел, от дороги отказался. Та и рада – скинула ношу, притуманилась, за поворот вильнула, елками прикрылась. Захочешь – не найдешь.

Мальчишка, как понял, что стоит у водицы студеной, вокруг кони могучие, а Чаро только по искре на копье и угадывается, струхнул немного, а потом решил, была не была. Терять нечего. Зачерпнул воды речной, на Камня плеснул. Жеребец на ноги задние присел от неожиданности, потом зафыркал, засмеялся по-своему. Ивашка на пробу шею крутую тронул, погладил. Второй жеребец, черный без просвета единого, ревниво зубы показал, крупом оттеснить пытается. И его приласкал мальчик, потянул челку волнистую. Ни репья в ней, ни узелка какого. На ощупь шелковая, мягкая, так сквозь пальцы и струится.

– Айда играть, – Ивашка забылся, бегом бросился по мелководью.

Тучи брызг поднял, сапог потерял. Ойкнул, оступился. Да только Камень поспел, подтолкнул, упасть не дал. Вороной дорогу перегородил, носом бодает, поддерживает.

Скинул Ивашка второй сапожок, не оглянулся, что канул, на спину жеребца черного вскарабкаться попытался, да только никак не выходило – ростом кони куда выше дядькиных, бок скользкий. Камень наново подсобил, носом подтолкнул под зад худой, заржал смешливо. Уселся Ивашка, поерзал. Легонько колени сжал. Пошел жеребчик рысью косой, шагом переступчивым. Боком идет – по колено, ровно развернется – по грудь вода доходит. Табун следом потянулся, смотрит с любопытством. Ивашка