— Не знаю. Сказали, первый российский солдат у них в посольстве, традиция у них такая.

— Традиция? Это хорошо, что традиция… Мы, значит, на Рейхстаге когда-то расписались, а ты, значит, в их американской почётной книге сегодня, да? Первый из России, говоришь? Солдат, и из нашей части! Это хорошо, что из нашей части, это здорово, Смирнов! Это очень символично, пусть теперь наших знают. А номер части написал?

— Нет, конечно… Просто — военный музыкант, и все. Да, ещё — Россия, приписал.

— Вот это молодец! — почти подпрыгнув, воскликнул полковник. Машина резко качнулась, выравнивая, водитель нервно крутнул рулём, полковник саданулся локтём в боковое стекло, матюгнулся. — Ёпт… твою… ты что там, понимаешь, ослеп, водила-мудила? — поморщился, вскоре, успокаиваясь, кивнул Смирнову. — Это ты хорошо врезал им! Правильно, Смирнов, сделал! Про Россию вообще никогда не надо забывать. Тут, как говорится, маслом не испортишь. Молодец, Смирнов, орёл! Завтра первое солдатское звание получишь. Военный музыкант, он написал, и Россия! Здорово. Это сильно! Это по-нашему. Не зря я за тебя поручился…

— Как это, товарищ полковник?

Золотарёв отмахнулся, не расскажешь же всего рядовому…

— Не бери в голову, — подмигнул он. — Это не важно. Главное, не подвёл меня! Не посрамил, боец, Россию. Дай пять! — крепко пожал Смирнову руку. — И всё там, в общем, да? — простецки спросил. — И никто больше не приставал, не расспрашивал… Про армию, часть нашу, про командование части, страны… Про меня, например, про политику нашу, нет?

— Да нет же, говорю, музыку слушали, бутерброды ели, цветы рассматривали… Всё.

— А музыку, какую?

— Не знаю, американскую какую-то, кантри в основном.

— А, кантри! Ну-ну. И больше ничего?

— Ничего.

— Ладно. Короче, молодец, Смирнов, не посрамил! Цветы и эту грамоту… как её… сертификат этот, я возьму себе. У меня пока побудет, вместе с цветами постоит в кабинете.

— Её на стену вешать надо, — поправил Смирнов.

— Значит, повесим, — легко согласился командир, с интересом вертя вещицу перед глазами. — Красиво сделано, а! Как картина… даже переливается вся. Изумрудами выложена… Нет?

— Высокие технологии… — предположил Смирнов.

— Что? — переспросил полковник, и согласно кивнул. — А, да, я и говорю, стекляшки, наверное… А сама плоская… Но тяжелая! Во, как! Умеют же, свол… эээ… капиталисты, понимаешь, из всякой ерунды вещички делать. Забавно!.. Не возражаешь? — риторически поинтересовался командир, убирая в портфель подарок, и пояснил. — В казарме-то может затеряться, а у меня сохранится. Будешь демобилизовываться… Кстати, по контракту-то не решил ещё остаться, нет?.. — Смирнов неопределённо пожал плечами. — Значит заберёшь, когда домой поедешь. А в пакете что?

— Не знаю, ещё не смотрел.

— Надеюсь не бомба? — коротко хохотнул полковник. Водитель втянул голову в плечи.

— Ну-ка, солдат, открой, — скомандовал офицер Смирнову. — Посмотри…

Смирнов раскрыл. Полковник, развернувшись на переднем сиденье, одним глазом заглянул в пакет.

— Ух, ты! Шампанское!.. И виски!! — узнав две возвышающиеся яркие коробки, воскликнул он. — Французское наверное! — и тут же скривился. — Не рекомендую, голимая кислятина! А вот эта ничего! — оживился, указывая на скотч виски, но опять скривился. — Хотя тоже, Смирнов, «гэ». — И перешёл на служебный тон. — Давай сюда. В армии солдатам по уставу не положено, запрещено. У меня в кабинете пока постоят. Надеюсь, не отравлено, Смирнов, как думаешь? — вновь хохотнул. Водитель напряжённо смотрел вперёд, хотя глаза его, казалось, едва за правое ухо порой не зашкаливали… Командир ловко подхватил тяжёлые коробки, небрежно сунул их в портфель. — А там что? — кивнул на остальные, менее важные по виду упаковки и свёртки…

— Сувениры, наверное… — на глаз определил Смирнов, перебирая упаковки. — Майка, вроде… Бритвенный набор… Галстук…

— Ладно, — потеряв уже интерес, остановил полковник, — сувениры, так сувениры. Это в армии можно. С друзьями не забудь поделиться, — дружески порекомендовал он, и отвернулся… Некоторое время помолчав, громко заметил. — А цветы, это хорошо, это вовремя. Найдём применение. — И вновь к Александру, с лёгким укором. — Кстати, а что такие простые-то, лучше что ли там у них не было или ты поскромничал?

— Угу!

— И молодец! — вновь восхитился полковник. — И правильно сделал! Нечего у них клянчить. Доклянчились уже, с этими занюханными гайдарами, с кириенками-чубайсами, понимаешь. Всю страну… — машину грубо, как специально так, удачно подбросило на дорожной колдобине, не вовремя оборвав нужное определение в том точном, пусть и не высказанном, но достаточно образном определении состояния экономики страны, как и её политики на текущий исторический момент. — Да аккур-ратней, тебе говорят рули, ч-чёрт! Не тряси так на колодцах. Руль у тебя в руках или хрен? Сниму к чертовой матери с машины… Последним на дембель у меня пойдёшь!

— Виноват, товарищ полковник! Там, это… — опасливо косясь на командира, жалостливо пояснил водитель. — Притёрли нас справа.

— Ещё раз так тряхнешь, я тебя притру. И не там, а тут. Понял?

— Так точно, товарищ полковник.

— Вот так вот, — Золотарёв повернулся к Смирнову. — Значит, я думаю, так с тобой, Смирнов, поступим: выношу тебе благодарность! Это сегодня. И первое солдатское звание ефрейтор — это завтра. Поздравляю! Дальше посмотрим. И завтра же, до обеда, напишешь мне отчет о том, как там тебя встретили, что делал, с кем говорил… и всё такое прочее.

— Зачем это, товарищ полковник? Да и не смогу я завтра. Завтра мы заняты будем… с иностранным дирижёром.

— С иностранным? Это интересно. Надо посмотреть. А когда это будет, прямо с утра?

— Да, наверное.

— Эх, ч-чёрт, — огорчился командир. — Не смогу я с утра. В дивизию утром надо… на совещание. Жаль, жаль! Может, тогда после обеда заглянуть… а? Как думаешь, успею, нет?

— Наверное.

— Ну, ладно, если что, повторим репетицию. Тренируйтесь пока, репетируйте. Там видно будет.

Оббив ноги о двери солдатской столовой, достучался таки Смирнов, открыли ему. Поскреб, как говорится, там-сям, на кухне по сусекам, нашел пару кусков чёрствого хлеба, холодную гречневую кашу — правда целый черпак! — такую же остывшую, но разломанную котлету — не понятно, как всё же задержавшуюся! — тёплый ещё чай, естественно несладкий. Быстро съел всё это остывшее богатство, и уже сонный, на ходу раздеваясь, отчаянно зевая и спотыкаясь, протопал в казарму… Добрался до койки… Спокойной ночи, Родина. До дембеля еще пятьсот двадцать два дня. Пятьсот… двадцать… два-а-а-а… Хр-р-р!

Посланец мгновенно заснул…

Всю ночь Смирнову снилась девочка Гейл, почему-то с косичками и в кителе полковника, командира части. Причем, надетом прямо на голое её девичье тело. Китель был большой, огромный, как пальто, и развевался на ней, оголяя грудки, живот… от порывов непредсказуемого перестроечного ветра, как флаг… При этом она, Гейл, зазывно играла на флейте, строила глазки Смирнову, всё время игриво двигалась и исполняла танец живота. А вот ниже живота он, Смирнов, как ни старался, ничего увидеть не мог, а он старался увидеть. Даже расстроился. Так и проснулся…