– Ты не собираешься на ней жениться?

– Жениться? Я еще не собираюсь жениться, папа. Глупо даже думать об этом сейчас, когда я должен отправиться на фронт.

– Хорошо. Только знай: когда ты задумаешься о женитьбе, ты должен найти девушку своего рода, татарку из Крыма. Помни: русские женщины хороши для того, чтобы научить мужчину жизни и любви, но твоя жена должна быть из наших краев.

Сеит кивнул.

Ветви древнего дуба в саду лениво раскачивались от ветра, который заставлял шуршать молодую листву. Ветки иногда касались окон. Сеит, недавно ставший поручиком, вспоминал день обрезания, когда он лежал здесь, в этой самой комнате, и смотрел в сад. Теперь эти дни казались далекими. Чистота юности, волнение отрочества… Что-то готовит будущее? Что изменилось теперь?

Через неделю они уедут на фронт, и никто не знает, что ждет их там. О фронте никто не говорил – все словно условились. Никто не хотел нарушать очарование вечера.

– Сеит, что ты чувствуешь, вернувшись домой? – спросил Владимир, хотя его язык слегка заплетался после утомительного дня, от наливки, свежего воздуха и впечатлений.

Сеит смотрел на дом, на сад, на высокий дуб с ветвями, достигавшими неба, на свою семью, стараясь запечатлеть в памяти мельчайшие детали того, что он видит.

– Чудесное ощущение, – сказал он, – чудесное.

Владимир потерял родителей в очень раннем возрасте. Его растили сестра, которая была на десять лет старше, и ее муж, живший на доход с их фамильного имения на окраине Москвы. Он не занимал высокого положения, но смог сделать свою жену счастливой. Владимир был для него как родной сын, которого он вырастил и дал образование. Несмотря на даримую ему любовь, Владимиру всегда не хватало родителей и семьи, и поэтому теплый весенний вечер в домашнем кругу Эминовых был для него наслаждением. По времени, проведенному в военном училище, Мехмет помнил, что сильнее всех по дому тоскуют те, кто остался без родителей. Ему стало жаль молодого человека, сидевшего напротив.

– Это и твой дом, Владимир.

Владимир с благодарностью посмотрел на Эминова:

– Спасибо, господин Эминов. Я не забуду вашей доброты.

По мере того как разговор становился оживленнее, он все чаще касался войны и революционных волнений в Петрограде и Москве.

Мехмет Эминов грустил, что такие замечательные молодые люди должны через неделю отправиться на Карпатский фронт и, может быть, погибнуть там. Они были такими молодыми и казались такими неопытными. Эминов не мог сдержать беспокойства.

– Чего я не могу понять, – проговорил он, – как можно делить страну на враждебные лагеря в разгар такого национального бедствия, как война.

Миша сказал:

– Когда война началась, все казались едиными, но это длилось недолго. Правительство не смогло использовать преимущества этого положения. Оно пыталось выдавить Думу из политики. Но поражения на фронтах разделили всех.

Все дружно закивали, было ясно, что все согласны.

– Хуже всего то, что разделение наблюдается и в армии, отец.

– Только Витте мог бы помешать всему этому. А о чем, интересно, думает Горемыкин?

Миша ответил на вопрос Эминова:

– Позиция Горемыкина только разжигает ненависть к царю. Все либеральные министры, поддерживающие Государственный совет, были вытеснены. Его не уважают даже монархисты. К счастью, он был вынужден подать в отставку в феврале.

– В самом деле? Я не знал этого. В последнем письме Моисеевых об этом ничего не говорилось.

Сеит откинулся в кресле и громко рассмеялся:

– Мой дорогой отец, отставки в Петрограде происходят быстрее, чем почта приходит в Алушту.

Остальные тоже засмеялись.

– Кто теперь новый везунчик?

– Некто Штюрмер, сударь.

– Штюрмер, это тот Штюрмер, что был камергером двора?

– Да, господин Эминов, он самый.

Эминов покачал головой, подняв брови и поджав губы. Лицо его выказало неудовольствие.

– Я уверен, что в Санкт-Петербурге есть люди, способные на сильные решения. Где они все?

– Можно сказать, что во дворце теперь никому не надо быть умным или знать свое дело, господин Эминов, – сказал Миша.

Тема явно волновала его.

– Мать Миши очень близка к царице, поэтому он хорошо осведомлен обо всех делах, – объяснил Владимир с улыбкой. Но его слова Михаила задели.

– Неужели тебе непонятно, что все эти глупцы собираются разрушить систему? Ситуацию можно было полностью контролировать несколько лет назад, но сейчас возможность полностью упущена. Народ, вышедший на улицы, разбился на несколько враждующих лагерей. Совершенно непонятно, кто друг, кто враг. Даже среди кадетов юнкерского училища есть разногласия. В конце концов во всем обвинят людей на улицах. Все началось с плохого правления. Империя рушится. Война идет. Много солдат, офицеров, простых людей погибло. Мы сами отправляемся заменить тех, кто погиб. Может, мы тоже погибнем, но за кого? За царя или за Ленина?

– Какое это будет иметь значение после нашей смерти? – спросил Владимир.

– Большое значение. Если я умру за Россию, мне не все равно, кто в ней в конце концов станет править. И совершенно не хочется, чтобы правил кто-то из Швейцарии. Так что это имеет большое значение.

Чем больше Михаил говорил, тем больше воодушевлялся. Его лицо раскраснелось. От пригладил волосы рукой и продолжил:

– Даже если мы не погибнем на войне, эти ублюдки никогда не позволят нам жить, как прежде.

Внезапно он ощутил усталость. Он откинулся на спинку кресла. Глубоко вздохнув, пробормотал:

– Как здесь у вас тихо и безмятежно. Тут, наверное, самое безопасное и спокойное место на земле.

– Не думаю, что здесь безопасное и спокойное место, сейчас везде неспокойно, – вздохнул Эминов. Затем он встал: – Я приношу извинения, я не так молод, как вы, мне нужно отдохнуть. Мы продолжим нашу беседу завтра.

Все встали и пожелали ему спокойной ночи.

– Простите меня, господин Эминов, – смущенно сказал Михаил. – Должно быть, из-за меня у вас заболела голова, я расшумелся.

Эминов по-отечески похлопал его по плечу:

– Незачем извиняться, молодой человек, я прекрасно провел время. Более того, запальчивость – это естественное состояние молодости. Не стесняйся быть воинственным, сын мой.

После того как Мехмет Эминов ушел, молодые люди расселись по креслам. Усталось навевала сон, но никто не собирался идти спать. Осман и Махмут, решившие оставить офицеров одних, крепко обняли Сеита.

– Как здорово, что ты здесь, с нами, брат. Как бы мы хотели быть вместе всегда.

Владимир был тронут этой сценой. Он пошутил: