Теперь я смотрел на бородатого социолога совсем другимиглазами. Меня сбила с толку его седина, а оказалось, что он моложе меня начетыре года.

– Получается, что борьба за приз идет не только средиактрис, но и среди актеров, – задумчиво сказал я. – Никакого другогообъяснения этим трем смертям я дать не могу. Но в то же время понимаю, что такне бывает. Одна актриса ради получения большой премии может пойти на убийствоконкуренток, но чтобы на том же самом фестивале точно такой же план началосуществлять и мужчина-актер – это уж извините. Совпадения, конечно, бывают, ноне такие.

– Значит, эти три случая нужно разбить на две группы. Двесмерти женщин связаны с поисками кассеты, а убийство Юшкевича – с борьбой заприз.

– Да, так уже лучше, – согласился я. – Илинаоборот: убийства актрис связаны с призом, а Юшкевича убили вообще по причине,не имеющей отношения к кинематографу и к фестивалю. Ревность, любовь, месть итак далее.

– Тогда у тебя «провисает» кассета, – рассудительнозаметил Юрий.

– Ты знаешь, мне кажется, она вообще тут ни при чем. Ее иСережа Лисицын смотрел, и мы с девочками, и ничего там не увидели.

– Но там обязательно должно что-то быть.

– Почему?

– Потому что из того, что ты мне рассказал, явно следует,что старик Вернигора умер, прочитав в газете об убийстве Ольги Доренко, которойон накануне, буквально за несколько часов до убийства, дал кассету. Зачем онэто сделал? И почему так остро отреагировал на ее смерть? Значит, у него быливсе основания полагать, что Доренко убили из-за кассеты, и он чувствовал себявиноватым. Ни при каких других условиях у него не случился бы инфаркт. А кольон думал, что Доренко могли убить из-за его кассеты, стало быть, на нейнепременно что-то есть. Должно быть.

– Но мы смотрели, Юра. Мы очень внимательно смотрели. Неттам ничего. Собрания ветеранов и работа клуба «Патриот». Работа кружков,соревнования. Больше ничего.

– Жаль, что ты отдал кассету. Я бы тоже посмотрел. Четырепары глаз – это, конечно, хорошо, но и пятая не помешает.

И тут я спохватился.

– Слушай, а кассету-то я как раз и не отдал. Она до сих пору меня в сумке валяется. Только «видака» нету.

– Не проблема, – тут же откликнулся он. – У моиххозяев есть.

Мы подошли к нашей калитке, и тут же нам навстречу бросиласьнаша хозяйка Вера Ильинична. Вид у нее был встревоженный и виноватый.

– Ой, девочки, вы, когда уходили, свою дверь запирали?

Так. Начинается. Вернее, продолжается. Мой парень состеклянным барабаном явно перестарался, доставая несчастливые билетики. Видно,решил пойти на рекорд.

– Конечно, запирали, – ответила Ирочка. – А чтослучилось?

– Да нас с Григорием Филипповичем дома не было, а пришли – ясмотрю, у вас дверь нараспашку. Я подумала, вы уже вернулись, а вас что-то невидно, и голосов не слыхать. Я к вам поднялась, а вас нет никого. Вот боюсь, необокрали бы. Я ж ваших вещей не знаю, вы посмотрите скорее, все ли на месте. Ато милицию вызовем.

Ирочка опрометью бросилась вверх по лестнице, следом за нейпоспешила Татьяна. Мы с Мазаевым присели во дворе за стол, ожидая ихвозвращения. Девушки спустились вниз почти сразу, и лица у них были убитые.

– Пропал Танин компьютер, – сообщила Ира, едвасдерживая слезы.

Татьяна молча села за стол рядом с нами и взяла из моейпачки сигарету. До этого я ни разу не видел, чтобы она курила. Губы у неепобелели, руки тряслись. Еще бы – полторы тысячи долларов отправились псу подхвост, и наполовину написанная книга последовала туда же. Ирочка горько плакалана широком плече Юры Мазаева, а Таня, которая владела собой гораздо лучше,молча курила, но по судорожным глубоким затяжкам я видел, что она очень сильнорасстроена. Обычно я как-то нахожу слова утешения, которые говорю потерпевшим,но тут я так и не придумал, что ей сказать. Она – следователь и знает все этислова лучше меня. И точно так же знает, что цена этим словам невелика. Если убийствау нас еще худо-бедно кое-как раскрываются, то кражи – очень редко. Примернодвадцать процентов, одна из пяти. А учитывая сегодняшний решительный настроймоего крылатого «билетмейстера», я мог бы голову дать на отсечение, что кражаТаниного компьютера попадет в оставшиеся восемьдесят процентов.

Татьяна затушила сигарету и глубоко перевела дыхание. Японял, что она с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться.

– Хорошо, что я все материалы Сереже утром вернула, –сказала она дрожащим голосом. – Как чувствовала.

Вера Ильинична, причитая и охая, набирала телефон милиции,но там все время было занято.

– Бросьте, Вера Ильинична, не надо никуда звонить, –сказала Таня уже более уверенным тоном. – Им сейчас не до нас, у них нафестивале еще одно убийство произошло.

– Но как же, Танечка, ведь вещь пропала… Такие деньги… –лепетала хозяйка, хотя на лице ее явственно проступало облегчение.

Конечно, ее можно понять. Вызывать милицию на ночь глядя –обеспечить себе бессонницу до утра. А потом вся улица будет знать, что в доменомер восемь квартирантку обокрали, стало быть, хозяева ненадежные и замкиплохие. Зачем ей такая репутация? Сезон-то в самом разгаре.

– Бог с ними, с деньгами, новые заработаю, – махнуларукой Таня. – Повесть только жалко. Там уже страниц двести было написано.Но это, наверное, судьба, да, Дима? Помнишь, мы говорили с тобой о том, чтосвою следующую вещь я напишу об убийствах на кинофестивале, после того, какзакончу про пожар в Летнем театре. Стало быть, про пожар повести не будет. Затоможно прямо сейчас начинать работать над новой вещью. По горячим следам.

Она вымученно улыбнулась мне. Я воровато огляделся и,убедившись, что Лили поблизости нет, обнял ее и поцеловал в висок.

– А где Лиля? – тут же спросила Татьяна, словно угадавмои мысли.

– Наверху, в комнате. Читает, наверное.

Мне пришло в голову, что, если бы я не взял Лилю с собой вгостиницу, вор наткнулся бы на нее, оставшуюся одну в пустом доме. При мысли отом, что могло бы произойти дальше, я похолодел. В лучшем случае, у ребенка былбы нервный срыв от пережитого страха. А про худший я предпочитал не думать. Яслишком хорошо знал, как часто преступления, задумывавшиеся как кражи,перерастают из-за появления свидетелей в грабежи, разбои, а то и убийства.

Ирочка продолжала всхлипывать, уткнувшись в грудь Мазаеву, ия понимал, что она оплакивает не только компьютер, но и недописанную повесть.Татьяна говорила, что за авторский лист ей платят в издательстве двестидолларов. Повесть на пятнадцать авторских листов, то есть на триста шестьдесятстраниц, принесла бы им три тысячи долларов. А это – еще три квадратных метраИрочкиной квартиры. Может быть, кому-то эти три квадратных метра покажутсясмешными, но только не Ирочке, которая добровольно принесла себя в жертвулюбимому брату и его жене и которая теперь терпеливо складывает эти смешныеметры, дожидаясь, пока они не вырастут до размеров отдельной квартиры. В концеконцов, три квадратных метра – это ванная. Или три встроенных шкафа, что тоженемаловажно.