С горьким вздохом распахнула она свой шифоньер, извлекласерое шелковое платье, которое они с матерью купили в Мадриде. Черные лодочки,редкостные бусы из серого жемчуга, принадлежавшие некогда матери Джона Генри,серьги в ансамбль им, изящную серую комбинацию. Все это она кинула на кровать иушла в ванную, размышляя о том, что же она вытворяет: чуть не забыла про мужа,не может забыть о другом мужчине, а ведь они оба нуждаются в ней. Конечно,больше Джон Генри, нежели Алекс, но все-таки оба, и к тому же, понимала она,она нуждается в обоих.

Получасом позже она стояла перед зеркалом, образчик грации иэлегантности, в бледно-сером шелковом платье, со слегка взбитой прической, жемчугав ушах подсвечивали лицо. Смотрела она в зеркало и тщетно искала решения. Невидела выхода из сложившейся ситуации. И надеяться могла лишь на то, что ниодин из них не пострадает. Но, покидая свою спальню, она заметила, что отстраха ее пронимает дрожь. И поняла, что питает почти несбыточные надежды.

Воскресным вечером сиделка уложила Джона Генри спать вполовине девятого, и Рафаэлла удалилась к себе, погруженная в раздумье. Весьвечер думала она про Алекса и Аманду, отмечая в уме, что вот они выехали изНью-Йорка, вот садятся в самолет. А теперь им осталось всего два часа лету доСан-Франциско, однако вдруг стало казаться, что они в другом мире. День онапровела с Джоном Генри, с утра вывезла его в сад, надев ему теплый шарф ишляпу, черное кашемировое пальто поверх шелкового халата и заботливо укутаводеялом. После полудня выкатила его кресло на веранду, а к вечеру отметила просебя, что выглядеть он стал лучше, развеявшись и устав к тому моменту, когданадо было вернуть его в постель. Вот что ей полагается делать, вот ееобязанность, это ведь ее муж. «Хочешь не хочешь». Но вновь и вновь мысли ееулетали к Алексу и Аманде. И чем дольше сидела она в этом кирпичном дворце, темсильнее ощущала себя погребенной в склепе. Она устыдилась подобных впечатлений,ее стало одолевать сознание, что то, что она делает, – грех.

В десять она сидела, думая о том, что их самолет только чтосовершил посадку, что теперь они будут получать багаж, искать такси. В четвертьодиннадцатого она отметила, что они уже на пути в город, и всем своим существомхотела оказаться сейчас вместе с ними. Но сразу же ей показалось нетерпимым то,что она влюбилась в Алекса, и подступил страх, что за эту затянувшуюся историюрасплачиваться придется Джону Генри, который лишается ее внимания, ееприсутствия, некоего чувства, которое, по ее понятию, и сберегает Джона Генри вживых. Но нельзя же совместить и то и другое? – безмолвно вопрошала онасебя. И не была уверена, что такое ей удастся. Когда она оказывалась с Алексом,в мире словно ничего больше и не существовало, единственным желанием было неразлучаться с ним и позабыть всех прочих. Но забыть о Джоне Генри она не могласебе позволить. Забыть о нем – все равно, что поднести револьвер к его виску.

Так и сидела она, поглядывая в окно, потом рассеянновыпрямилась и выключила свет. Она так и не сняла платье, в котором была заужином, поданным на подносе в его комнате, там они ели и беседовали, а он, жуя,задремал. Наглотался свежего воздуха. А теперь она сидит в оцепенении, словноАлекс может вдруг появиться перед ее глазами. В одиннадцать часов она услышалазвонок телефона, быстро подняла трубку, зная, что все слуги спят, заисключением сиделки при Джоне Генри. Кто бы это мог звонить? Услышав, что этоАлекс, она задрожала от радостного предчувствия.

– Рафаэлла?

Она боялась говорить с ним отсюда и отчаянно хотелаоказаться рядом. После двухмесячной разлуки по возвращении из Нью-Йорка, послеего отъезда из-за Аманды, в этот миг ей до боли хотелось быть с ним опять.

– Жилье у Аманды просто невероятное, – мирнопроговорил он, а ей стало страшно, как бы кто не услышал их, но в его голосебыла такая радость, перед которой не устоишь.

– Ей нравится?

– Она на седьмом небе. Я ее такой век не видел.

– Вот и хорошо. – Рафаэлла с удовольствиемвообразила, как девочка обследует бело-розовую комнату. – С ней всехорошо?

Он ответил со вздохом:

– Не знаю, Рафаэлла. Надеюсь, да. Но каково ей послепережитого? Мать закатила жуткую сцену перед нашим отъездом. Пыталась внушитьей, что она виновата, раз уезжает. И прибавила, естественно, что тревожится,как посмотрят ее избиратели на то, что ее дочь живет у дяди, а не вместе сматерью.

– Если будет правильно себя вести, то все легкообъяснится ее занятостью.

– Я ей то же самое втолковывал. Однако ж вышлонехорошо, а Мэнди так измучилась, что весь полет спала. А увидев красивуюкомнату, которую ты для нее обустроила, обрадовалась, как ничему другому зацелый день.

– И я рада.

Однако, сказав это, Рафаэлла почувствовала себя невыносимоодинокой. Вот бы увидеть лицо Аманды, только входящей в свою комнату. Вот бывстретить их в аэропорту, вместе добираться в такси до дому, вместе входить вэтот дом, все переживать вместе с ними, видеть их улыбки, помогать Амандеощутить себя желанной в тех стенах, куда Рафаэлла двадцать раз заглядывала втечение минувшей недели. Да, почувствовала себя брошенной и, даже слыша Алексапо телефону, терзалась одиночеством. Оно налегало невыносимым бременем, ивспомнился тот вечер, когда она плакала от подобного одиночества, сидя наступенях близ дома… тот вечер, когда впервые увидела Алекса… И казалось теперь,что было это сотню лет назад.

– Ты что-то совсем притихла. Какие-нибудьнеприятности? – Голос его был глубок и спокоен. Рафаэлла покачала головой:

– Я просто чуть-чуть задумалась… прости…

– О чем задумалась?

После секундного колебания она ответила:

– О том вечере на ступенях… когда я в первый разувидела тебя.

Тогда он усмехнулся:

– Не ты первая меня увидела, а я тебя.

Рафаэлла начала нервничать. А если кто-нибудь из слугпроснулся и взял трубку? Страшно представить, что он мог услышать или подумать.

– Давай поговорим об этом завтра.

Он понял ее.

– Значит, увидимся?

– Я с удовольствием. – В предвидении этого сталотепло на душе, одиночество ненадолго отступило.

– Какое время вас устроит?

Она рассмеялась, ведь теперь, когда все для Аманды сделано,занять себя нечем. Это было единственным, что она сделала за многие годы.

– Назначайте мне время. Я приду. А не лучше ли будет…

Вдруг она задумалась об Аманде. Не слишком ли ранознакомиться с девочкой. Как бы ту не отвратила встреча с любовницей Алекса,когда, возможно, Аманда хочет, чтобы любимый дядя был с ней безраздельно.

– Не глупи, Рафаэлла. Если бы я мог тебя уговорить,ничего милее не было бы, чем твой немедленный приход сюда. – Но обапонимали, что время слишком позднее и Аманда утомилась. – Отчего бы тебене позавтракать у нас? Сможешь появиться так рано?