благодаря этой гнусной уловке, она стяжала благосклонность ньюйоркцев, кривляясь и заголяя икры при исполнении «Fleur de berge»[35]. «Но обратимся к вещам более приятным», — вдруг объявила Сара и встряхнула рыжими кудрями, как бы отгоняя воспоминания об «этой стерве». Разве не великолепную афишу Муха, чешский король завитушек и арабесок, нарисовал специально для ее турне? Она непременно подарит им экземпляр. С автографом, разумеется.

Только после десерта Эспиридиона Сенда сумела вставить словечко о причинах своего пребывания в Нью-Йорке, но к тому времени мадам уже совсем засыпала и предложила продолжить разговор на следующий день. Они могли бы позавтракать вдвоем. У нее в люксе в девять, нет, лучше в десять утра. Впрочем, заметила она, презрительно отвернувшись от Румальдо, к ним может присоединиться и Мундо. Она хотела бы послушать его игру и убедиться, так ли он хорош, как утверждает его кузина.

Пока Рустика одевала Чикиту в ночную сорочку и заплетала ей косу, они услышали, как Румальдо в своей комнате рвет и мечет, возмущенный обращением Бернар. Перед сном Чикита прижала к губам талисман великого князя Алексея и вознесла импровизированную молитву славянским богам, чтобы те помогли ей заручиться поддержкой la Divine[36].

«Скромный», по выражению Сары, завтрак состоял из яиц пашот, ветчины, сосисок, фруктов, тостов, варенья, масла, молока и кофе. Она подвинула Чиките полную тарелку и велела не стесняться, вооружиться своими крошечными приборами и наедаться до отвала. Если малышка намеревается стать жрицей искусства, силенки не помешают.

Дело это непростое, вот что нужно знать, как «Отче наш», — первым делом предупредила Сара. Начало карьеры всегда требует жертв. Старательно изображая невинное дитя, Чикита заметила, что пустилась в авантюру лишь по настоянию брата и совсем не имеет знакомств в артистической среде. Может, мадам снабдит ее именами некоторых продюсеров, к которым лучше обратиться? И, если не трудно, даст пару рекомендательных писем?

Сара одарила ее широкой загадочной улыбкой, но ответила не сразу. Она попросила гостей пройти в соседнюю гостиную, указала на фортепиано и предложила показать, что они умеют. Под аккомпанемент Мундо Чикита постаралась как можно лучше спеть. Но похвастаться талантом к танцам не успела: Сара, не терпевшая, чтобы кем-то, кроме нее самой, интересовались дольше трех минут, подозвала ее обратно к дивану.

Мундо продолжал играть (сперва прелюдию, а потом berceuse[37] Шопена), а француженка рассеянно разглядывала обои. Убитая ее молчанием, Чикита решила, что Бернар в ней разочаровалась, но, когда Мундо завел нежную баркаролу, Сара скинула оцепенение и в продолжение беседы заметила: чем обивать пороги импресарио, рискуя получить дверью по носу, не лучше ли снять зал в отеле, устроить специальное представление и пригласить побольше народу? Разумеется, самых могущественных продюсеров и владельцев крупнейших театров, но и репортеров, актеров, политиков, военных, дам и господ из высшего общества. Это лучший способ представить начинающую артистку и добыть хороший контракт.

— Кого же мы можем пригласить? — встрял на ломаном французском пианист, не отрываясь от Шопена. — У нас нет друзей в этом городе. — Он искоса взглянул на Сару и осмелился на мольбу: не соблаговолит ли мадам стать их феей-крестной и подсказать список возможных гостей?

Сара пристально посмотрела на него и расхохоталась. Так и быть, ради дебютантки, но также в угоду очаровательному Сехисмундо, доказавшему, что и самые робкие люди способны на храбрые поступки в решительную минуту, она распорядится, чтобы секретарь составил перечень обязательных личностей. И раз уж она взяла на себя роль феи-крестной, то желает исполнить ее с блеском, а потому лично напишет Эбби, Хаммерстайну, Киту, Фроману, Биэлу и другим продюсерам и внушит, чтобы они ни за что на свете не пропустили представление Чикиты, но умолчит о ее росте в двадцать шесть дюймов. «Так будет эффектнее», — добавила она.

— Заходите сегодня вечером после прощального спектакля за списком и письмами, — сказала Сара пианисту.

Чикита была не прочь и сама их забрать, но француженка подчеркнула, что ожидает именно Мундо, поднялась с дивана и дала понять, что визит подошел к концу.

— Это бартерный обмен, — заявил Румальдо, едва ему рассказали о результатах переговоров, глянул на Мундо и предостерег: — Старуха в тебя втюрилась. Будь с ней поласковей, а то не видать нам бумаг.

— Вот уж дудки! — отвечал, бледнея, кузен. — Что угодно, только не это.

— Не слушай его! — встряла Чикита. — Ну да, мадам Бернар позвала тебя лично забрать рекомендательные письма и список гостей, но это вовсе не значит, что тебе придется расплачиваться за услугу.

— Но если придется, уж будь любезен держаться молодцом, как мужик! — цинично отозвался Румальдо.

Сехисмундо невыразимо страдал до самой полуночи. Он никогда не был близок с женщиной, и сама мысль об этом приводила его в ужас. Но Чикита так слезно умоляла его пойти и так бодро убеждала не бояться, что он согласился. Он наведается к Бернар, но и только.

— А вы ей сыграйте, — посоветовала Рустика.

— Наивные вы люди, — вздохнул Румальдо. — Игр-то она ждет, только не на фортепиано. — И утянул кузена в бар выпить виски для храбрости.

Там, под картиной Бугро, изображавшей четырех обнаженных нимф, резвящихся в обществе косматого крепкозадого сатира, он напомнил Мундо, что их общее будущее сейчас только от него и зависит.

— Кому, как не мне, знать, что бананы тебе больше по нраву, чем папайи, — задушевно начал Румальдо. — Но ты пойми, дуралей, фрукты бывают всякие и по форме, и по вкусу, и попробовать нечто новенькое не так уж трудно, даже приятно, вот увидишь. — И пустился в описание разных приемчиков, которые доставят высшее наслаждение даже самой требовательной фемине, чем окончательно сконфузил несчастного кузена.

— Entrez[38],— приказала Сара, заслышав робкий стук в дверь.

Сехисмундо нажал на ручку, вступил в сумеречную гостиную и краем глаза заметил ускользающую тень (горничную?). Сара стояла посреди комнаты в неглиже из газовой ткани и с подсвечником. Она поманила его пальцем и, когда он подошел, ухватила за руку.

— Не сыграть ли вам что-нибудь? — пролепетал пианист.

Она глянула на него недоверчиво и нежно, отрицательно помотала головой и задула одну свечу.

— Вы успели написать письма? — осведомился Мундо.

Француженка прошептала «oui» и медленно, но верно потянула его в сторону спальни, задув вторую свечу. Там она поставила подсвечник на столик и усадила Мундо рядом с собой на край кровати.

— Нас ждет незабываемая ночь, — предрекла она, не отпуская его руки. Послюнила большой и указательный пальцы, загасила фитиль третьей, последней свечи и заключила Мундо в объятия.

Он тут же отстранился, пробормотал малоубедительное «сейчас вернусь» и