Чарльз Фроман также клюнул на приманку Бернар, хотя не любил показываться на подобных вечерах. В грядущем сезоне на него будут работать больше семисот артистов, но это не помешает, буде он пожелает, нанять и эту самую Чикиту, которую они вот-вот увидят. «Да кто она, черт побери, такая?» — поинтересовался он у магната Джона Уонамейкера, хозяина универмагов в Филадельфии, только что открывшего свой первый магазин на Манхэттене, и его супруги. Трагическая актриса или комедиантка? В Европе он про такую никогда не слышал, но, вероятно, неспроста придирчивая Сара с восторгом ее нахваливает.

— Совсем скоро интрига вскроется, — озорно сказала миссис Уонамейкер и мельком глянула на часики, полускрытые кружевным рукавом ее платья. — Может, это новая Мод Адамс[44], и ей суждено сыграть главную роль в вашей следующей постановке?

Тут Фроман углядел среди приглашенных писателя Джеймса Мэтью Барри с женой, извинился перед Уонамейкерами и пошел поздороваться. Вот дьявол! И как этот худосочный твердолобый шотландец умудрился заполучить такую красавицу?

Четвертым импресарио в Мавританском зале оказался Фредерик Фримен Проктор (всем известный как Ф. Ф. Проктор). Его коллеги предпочли не приветствовать друг друга, но хозяин недавно открывшегося «Дворца удовольствий» подошел к каждому и пожелал успехов в осеннем сезоне. «Конкуренция конкуренцией, а хорошие манеры никто не отменял», — гласил девиз Проктора. Ему, как и всем, было страшно любопытно, кто эта собравшая их актриса, и он тщетно пытался выведать хоть что-то у управляющего отелем. Конечно, Пастор, Хаммерстайн и Фроман не так сильно нуждаются в новых именах, как он, ведь его театры открыты с полудня до полуночи. Чтобы заполнить двенадцать часов водевиля кряду, прерываемых лишь краткими интермедиями, требуется целая армия певцов, танцоров, акробатов, иллюзионистов и дрессированных зверей. «После завтрака отправляйся к Проктору. После Проктора отправляйся спать» — такой у него был рекламный слоган.

У четырех столь разных господ имелось, однако, немало общего. Все они вышли из низов и благодаря упорству и финансовому чутью добились ошеломительных успехов. Театр был для них не только бизнесом, но и страстью, своего рода опиумом, без которого жизнь теряла смысл. Несмотря на подогреваемое ради рекламы соперничество и размолвки, все четверо были связаны крепкими и давними узами. Проктор в юности выступал в водевиле у Пастора, подвизался как эквилибрист и выходил на сцену в тесном трико телесного цвета. А когда Фроман собрал первую труппу, уже Проктор сдал ему «Театр на 23-й улице», где и прогремели его «Сельская ярмарка» и «Шенандоа». Весь город знал, что Хаммерстайн и Пастор пользуются благосклонностью одной и той же дублинской вдовушки, вдвоем оплачивают ей квартиру в Осборне и навещают по очереди. Что доказывает: при желании евреи, итальянцы и ирландцы могут легко наплевать на свои распри и мирно уживаться.

«Собрать под одной крышей подобный квартет — настоящий подвиг», — шепнул месье Дюран Румальдо. Остальное собрание также отличалось разнообразием и благородством. Среди прочих присутствовали судья Дикман из Нью-Йоркского верховного суда с супругой; Антон Зайдль, дирижер филармонии; Сара Мак-Ким и ее племянница Луиза Уиттлеси, жена и вдова соответственно, генерала — героя мексиканских войн и текстильного магната; сэр Генри Блейк, губернатор Ямайки; барон Фава, посол Италии в Соединенных Штатах, с баронессой и даже адмирал Ивашенцов, опора и надежда русского флота. Не считая репортеров всех главных газет.

«Удастся ли Чиките покорить их?» — думал Румальдо. Впрочем, это вот-вот должно было выясниться. Ровно в шесть Дюран взошел на подиум и хлопком в ладоши попросил всеобщего внимания. Вступительное слово, как и предполагалось, было кратким. Он поздравил присутствующих с тем, что им первым выпала честь увидеть «прославленную» и необычайно талантливую артистку, недавно прибывшую с ее родной Кубы.

— Уверен, когда она предстанет вашим взорам, вы зададитесь тем же вопросом, что и я: «Сон это или явь?» — И в заключение месье Дюран театрально возвысил голос: — Дамы и господа, оставляю вас в обществе великой Чикиты!

Зрители зашептались, а незаметно проскользнувший к фортепиано Мундо заиграл веселый дансон Сервантеса. Дверь зала распахнулась, и в проеме возникла Чикита в платье с длиннющим шлейфом.

Остолбеневшие гости наблюдали, как малышка решительно и грациозно шагает к импровизированной сцене. Для первого появления Чикита выбрала утонченное бальное платье из дрезденского шелка цвета лососины с черными бархатными лентами и жемчужно-белые перчатки. К корсажу приколола серебряную брошь с бирюзой, а на голову водрузила бриллиантовую тиару. Точеная фигурка, легкость движений и изящество наряда создавали у публики явственное впечатление, словно перед ними настоящая живая кукла.

У Чикиты тряслись поджилки, но никто ничего не заметил. Она излучала уверенность в себе и даже некоторое высокомерие. Раздались аплодисменты, исходившие, видимо, от месье Дюрана. Большая часть зрителей взяла с него пример, и, не успев запеть и станцевать, уже на ступеньках подиума лилипутка сорвала первую в жизни овацию.

Когда аплодисменты стихли, Чикита кивком дала Мундо понять, что готова. Утром она вдруг перекроила программу и решила начать выступление с «Мулатки с корзиной фруктов», а не с «Голубки», как они условились ранее. «У меня предчувствие», — объяснила она Мундо. Услышав первый куплет, он перестал сомневаться в верности такого шага.

Спозаранку на базарчик

торговать отправлюсь я,

Но народу не до фруктов —

смотрят больше на меня.

Веселая мелодия, мешавшая испанские и креольские ритмы, в Чикитином исполнении совершенно очаровала публику. Даже самые стойкие пленились звонким голосом и задором певицы.

Есть гуаявы и кокосы,

гуанабана и мамей,

и папайя, и аннона,

только я их всех вкусней.

Мало кто понимал слова. Но этого и не требовалось. Чикита так выразительно представляла мулатку, что все разулыбались, словно догадываясь, о чем поется в песне. Потом Чикита исполнила еще две композиции, и от теплоты зала ее голос набрал силу, а движения рук, плеч и бедер — плавность и гармонию.

Пока Мундо в качестве интермеццо играл нечто спокойное, артистка удалилась переодеться. В ее отсутствие зал покинул только один человек — Чарльз Фроман. Он занимается серьезным театром, сказал импресарио Уонамейкерам перед уходом, а не водевилями. Пусть за кубинскую карлицу дерутся Хаммерстайн, Пастор и Проктор.

Чикита вновь выплыла на сцену и, как в прежние времена (только, само собой, не раздеваясь), отдалась на волю музыки. Под котрадансы Сервантеса и Саумеля она резво кружилась и кокетливо приподнимала подол красной юбки, показывая шелковые и кружевные воланы. Для второго отделения она нарядилась в модную переливчатую зелено-голубую блузку и как бы небрежно надвинула на ухо