Каждая комната была в четыре метра шириной и под двадцать в длину. Самыми длинными были центральные, чуть короче средние. Крайние, те, что располагались ближе всего ко второй шахте, оказались урезанными до пятнадцати метров.

– Жаль, что в коридоре запретили что-то ставить, – пожаловался Николай, начав оглядываться, едва они только зашли на уровень.

Мимо них деловито прошмыгнул робот, не обратив на людей никакого внимания, словно видел их здесь, на этом уровне, чуть ли не каждый день. Хотя, на самом деле, живые люди спустились в оранжерею впервые.

Пока что от оранжереи на этом уровне было только слово. Шесть голых комнат, голый коридор, и все. Роботы, которых не так давно перевели в статус «садовников», натаскали воду, которая покоилась сейчас в каменных нишах у входа в каждую комнату, оставаясь в нескольких градусах от замерзания. Над входом в каждую из шести комнат были вмонтированы вентиляторы. Вмонтированы, но еще не подключены. Так же как и вентилятор, который должен был гнать воздух сюда из центральной шахты. В некоторых местах куски кабеля оказались до сих пор не соединенными, и если в коридоре горели все световые панели, то некоторые из комнат наполовину тонули во мраке, потому что лампы были развешаны не везде.

– Очень мило, – прокомментировал Николай, заглядывая в одну из комнат, наиболее темную.

– Тут Василию точно есть чем заняться, – согласился Данила.

– Да тут всем есть чем заняться, – поддержал его Николай. – Давай вешать датчики, хоть посмотрим, как здесь с кислородом. Хотя если вентилятор стоит, то я и так могу сказать, что не очень хорошо.

Данила кивнул и начал подключать первый датчик. Николаю оставалось лишь держать инструменты и груз из остальных приборов. Он посторонился, прижавшись к стене, когда мимо них неторопливо прокатился еще один робот-водонос.

– Откуда вода? – спросил мимоходом Данила, подключая питание.

– Снизу, – ответил Николай. – Начала подтаивать, внизу центральной стекает в резервуар. Все, как мы и планировали. Им, видимо, как раз лифт пришел с водой, вот они и суетятся, таскают. Я задал программу, пусть таскают, иначе просто лодырничать будут.

– Кислород – шесть процентов, – сказал Данила, закончив включение датчика и посмотрев на данные в компьютере.

– Значит, уже идет помаленьку. Но без масок пока не походишь.

– Ничего, скоро ты тут все наладишь, и наоборот, отсюда будем воздухом дышать, а не той химией.

– Да, – кивнул Николай. – Жди.

Потом, решив сгладить невольную резкость, объяснился:

– Оно так, конечно, но с нашими темпами это все ох как нескоро. Мы даже на собственный замкнутый цикл сможем перейти еще через полгода, это если семена не погибли. А тут еще к тому же провода висят.

Данила пожал плечами – «полгода так полгода» и двинулся вешать второй датчик.

– Почему ты полетел? – неожиданно спросил Николай, подавая Даниле инструменты.

– В смысле? Не отказываться же было, когда твое имя вытащили.

– Ты понимаешь, о чем я спрашиваю. Почему ты кинул бумажку? Почему ты вообще пришел в компанию? Почему ты бросил на земле родню? Девушку. Девушек. У всего есть причина. Назови свою.

Данила снова пожал плечами. До сего момента он думал, что его просто ведет цепь случайностей. Знакомый, даже не близкий, упомянувший в разговоре о некоей компании в Сибири, которая занимается проектом. Быстрое приглашение на собеседование после того, как он отправил свое резюме, чего он тоже не ожидал. Бумажка, кинутая в урну после тяжелого ночного разговора-расставания. Каждая случайность вела его сюда, на красную планету.

Но, если подумать, вектор этих случайностей всегда создавал он сам. И его легко можно было поменять, в любой момент, было бы желание.

– Наверное, хочется успеть сделать что-то стоящее, – подумав, наконец ответил он. – А на Земле больше ничего стоящего я не нашел. Все… слишком теоретическое что ли. Слишком мелкое, как мои наниты. Сложное, дико прогрессивное, но мелкое.

– Значит, потянуло на подвиги?

– Тоже шесть процентов, – отметил Данила, передвигаясь дальше по коридору. – Можно сказать и так, на подвиги. Но скорее это я для себя, не для того, чтобы стать знаменитым там или что. Просто чтобы знать, что не даром живешь, жил.

– «И чтобы потом не было мучительно больно…», – задумчиво продекламировал Николай.

– Чего?

– Да так. Ничего. Ну что, тоже мотив, хоть и слегка непопулярный в наше время.

– А какой популярный? Деньги?

– Ну, все мы здесь за деньгами. – Николай заглянул в комнату, рядом с которой они вешали очередной датчик, и пощупал воду в каменной чаше. – Холодная, зараза. Но есть множество других способов заработать приличные деньги, не отправляясь при этом на холодную планету, где шесть процентов кислорода считают за прогресс.

– Так зачем здесь ты?

– Я? Я точно знаю, зачем я здесь. Я же старше. И могу на некоторые вопросы отвечать без прикрас. Я здесь, чтобы реабилитировать человечество.

– Перед кем?

– Перед самим человечеством. Да хотя бы реабилитировать даже передо мной, уже неплохо. Как сказано: «И неважно, сколько народу о твоем добром деле знают, хоть бы и ты один. Ты ведь тоже из человечества»[1].

– И каким образом? – Данила даже не знал, как правильно задать вопрос. – Не, даже не так. Сначала интересно даже узнать, а за что его реабилитировать?

– Тоже шесть? – спросил Николай, видя, что Данила подключился к следующему датчику.

– Чуть ниже, незначительно, – ответил Данила. – Воздух стоячий, так что нормально. Может, процент градиента на длину коридора и будет, не больше. Потом выровняется.

– Что ты знаешь про крупных нелетающих птиц?

– Пингвинов, что ли?

– Вот-вот. Пингвинам просто повезло, их спас холод тех мест, где они обитали. Страусам – тоже, они хотя бы бегать умеют. А была некогда еще такая чудесная птица дронт. Большая, и летать не умела тоже, ей и не надо было. Жила себе мирно на необитаемом острове. Горя не знала, пока этот остров не стал обитаемым. Она, конечно, надо признаться, тупой птичкой была, выходила встречать моряков, разве что хлеб-соль им не выносила. И нет теперь птички. Ведь хоть бы на расплод оставили, гады. Перебили подчистую, жила она себе жила, может, десятки тысяч лет жила, такая тупая и вкусная, а кирдык ей сделали лет за десять-двадцать. Разом. Мы же в этом плане как саранча, неуемные. Пока сами с голоду пухнуть не начинаем, все плодимся, сжираем все вокруг, и снова плодимся.

– Ну, так, может, за ними не следил никто, за моряками. Браконьеры и сейчас есть, но их хотя бы ловят.

– Ну да. Дай-ка я тебе тогда еще одну историю расскажу. Есть такие милые зверьки, бизоны зовутся. Родственники наших зубров…