ест много, делает ему особенное удовольствие и даже отчасти одолжение, возбуждая его собственный аппетит, – тогда Никеша перестал стесняться и кушал вдоволь.

Плотно позавтракавши, закуривши трубку и снова растянувшись на диване, Комков обыкновенно предлагал такой вопрос:

– Ну, что же мы теперь будем делать, Осташков?

– Что вам угодно, батюшка Яков Петрович… – отвечал тот. – Да уж нельзя ли бы меня домой отправить?…

– И, нет, нет, братец, вздор!.. Не пущу…

– Право, пора бы, благодетель: домашние-то, чай, беспокоятся очень…

– Ну, приедешь, так успокоятся…

– Да и дело-то, чай, там все стало…

– Ну, какое у тебя там дело… Перестань врать… Что, разве тебе у меня нехорошо, что ли?

– Как это можно, батюшка Яков Петрович… Могу ли я только это себе в голову взять… Не то что нехорошо, а ровно в Царствии Небесном…

– Ну, так что тебе… и погости еще, оставайся…

И Никеша оставался охотно, приговаривая только, приличия ради:

– Вас-то бы как не обеспокоить, благодетель…

Для сокращения длинных часов между завтраком и обедом Комков взялся было обучить Никешу игре в бостон, но ученик оказался решительно неспособным понять ее. Банк ему скорее дался – и Никеша с удовольствием метал карты направо и налево, между тем как Комков ставил огромные куши и не ленился записывать выигрыш свой и банкомета. Никеша начал принимать в этой игре тем большее участие, когда Комков обещал ему уплатить за каждый выигранный им рубль одну сотую копейки, предоставляя, впрочем, ему самому смекать, сколько придется получить, когда случалось Никеше выигрывать. Это бывала для Осташкова самая мучительная, головоломная работа, какой он никогда не предавался в своей жизни. От умственного напряжения он краснел как рак и пот выступал из всех пор его тела; а Комков хохотал, смотря на мученика любостяжания.

После обеда оба они – и гость, и хозяин – предавались довольно продолжительному сну, вплоть до самого вечернего чая. Вечером часто навещал Якова Петровича священник из соседнего села, и тогда беседа оживлялась.

Посещение этого священника было единственное обстоятельство, нарушавшее однообразие тех пяти дней, которые провел Никеша у Комкова после отъезда гостей. Эта однообразная, мирная и спокойная жизнь, поглощаемая только едою, питьем, спаньем и ленивыми разговорами, была совершенно по душе Осташкова: лучшего он ничего бы не желал в жизни. Природная беспечность, подавленная заботливой теткой, совершенно овладела им на свободе; и он последние два дня пребывания у Комкова даже и не вспоминал о доме. Но сам хозяин наконец соскучился сидеть дома и надумал опять ехать в гости. Объявивши об этом Никеше, он велел и ему собираться домой, если хочет. По собранным справкам оказалось, что Никеша гостил от дома в 40 верстах. Для него была наряжена нарочная подвода. Комков подарил ему старый бекеш свой с меховым воротником, и Никеша, облобызавши ручки благодетеля, отправился домой, счастливый и довольный, мечтая о том, какое он произведет дома впечатление подарками и деньгами, которые везет с собой, и помышляя с неудовольствием о трудах, которые его ожидали и которые представлялись ему очень тягостными после двух недель праздности, бездействия, обжорства и лени.

Никеша действительно был встречен своими домашними с распростертыми объятиями, чуть не со слезами: об нем так сильно беспокоились, что уже собирались ехать отыскивать его. Привезенные им подарки и деньги действительно возбудили и удивление, и радость. Но уж Никеша был не прежний послушный, молчаливый, работящий малый. Он начал посматривать на родных своих свысока, потому что и они стали смотреть на него с большим уважением. В первый день по приезде домой он и не подумал заняться какой-нибудь работой; на другой день проспал дольше обыкновенного; и даже ругнулся, когда тетка хотела было разбудить его, – чего с ним прежде никогда не бывало. И все следующие дни Никеша работал уже вовсе не так, как прежде, и то как будто из снисхождения или из милости к прочим домашним, точно делал не для самого себя и не свое дело, а чужое. Тетка не решалась уже по-прежнему приказывать и настаивать: она точно стала бояться или совеститься Никеши, точно вдруг почувствовала, что он глава дома, полный хозяин, а сама она живет у него на хлебах. На привезенные деньги хотели было сделать какое-то улучшение по хозяйству, но Никеша решительно сказал, что на эти деньги нужно купить самовар, что он необходимо нужен, что ему никак нельзя жить без самовара, что, может, когда и господа к нему уедут, а у него и самовара нет; а другая нужда не уйдет, только съездить опять к господам, они опять не оставят. Все согласились с Никешей, и самовар был куплен.

Любимым занятием Никеши в течение нескольких дней сряду было одеваться то в одно, то в другое платье, подаренное господами, и показываться домашним. Самый торжественный день в его жизни настал, когда в первое же воскресенье по приезде он пошел в свою приходскую церковь в бекеше – подарке Комкова. Он ног не слышал под собой, стоя в церкви и беспрестанно оглядывая самого себя с ног до головы. Гордо посматривал он на серые армяки и нагольные полушубки, окружавшие его и столько ему знакомые; а серые армяки лукаво переглядывались с полушубками и улыбались, потряхивая головами и переминаясь с ноги на ногу. Отец и брат недоброжелательно и завистливо смотрели на Никешу, что, впрочем, Александру Никитичу не помешало через несколько времени попросить у сына денег, но денег уже не было, Никеша отказал отцу и тот ушел от него, окончательно озлобленный против него. Брат Иван обещался даже при случае поколотить Никешу и высказывал это намерение вслух, на что отец только молча улыбался. Но домашние, любуясь на наряды Никеши и гордясь его новыми знакомствами, чувствовали, что работы у них прибыло, потому что Никеша, видя возможность и дома полениться, предпочитал лучше лежать на печи, нежели делать дело; а проживши дома недели две, соскучился, и вдруг, заложивши лошадь в сани, завязавши в узелок все свое хорошее платье, опять уже без приглашения поехал искать отдыха и денег у своих новых знакомых, благодетелей. Домашние не возражали ему, надеясь, что он опять воротится не с пустыми руками, и покорно, великодушно приняли на себя исполнение всех мужских обязанностей по домашнему хозяйству… А Прасковья Федоровна даже радовалась, что Никеша сам рвется к господам, в свою настоящую компанию, и отвыкает от мужицкой…

Часть вторая

I

Тихий весенний вечер спускался на землю. После дневной жары в воздухе разливалась отрадная прохлада и веяло запахом скошенного