– А когда можно будет забрать?

Бороды снова посмотрели друг на друга и молчали никак не меньше минуты.

– Забрать – прямо сейчас! – веско произнесла седая борода. – А починить – не раньше, чем починится!

Таня сговорилась с домовыми о цене (они захотели семь стеклянных молоточков для особенно тонкой работы) и выползла из мастерской, держа под мышкой одинокий смычок.

Настроение у нее было отвратительное. Она беспорядочно пошла куда-то и внезапно оказалась возле комнаты Ваньки. Дверь в нее была приоткрыта. Таня без церемоний толкнула ее локтем и заглянула. Ванька сидел за столом и, подперев руками голову, на что-то смотрел слипающимися глазами. Временами он клевал носом, но спохватывался, вздрагивал и снова смотрел, изредка тревожно переводя взгляд на часы.

Круглые часы у Ваньки в комнате были самые обычные, лопухоидные, на батарейке. Правда, вешал он их так, что наверху оказывалась «девятка», а «двенадцать» смещалось туда, где у обычных часов помещалась «тройка». Учитывая, что все цифры хитрый Ванька закрасил маркером, никто, кроме него, по его часам не понимал – все путались.

– Эй! Чего ты делаешь?

Ванька вздрогнул и повернул к ней бледное, уставшее лицо. Его нос показался Тане смешным. Особенно смешной была тень, которая отбрасывалась то на правую, то на левую сторону вопреки всяким законам физики и оптики. И нос – нелепость, и тень – нелепость. И что ее предшественница в нем находила? Ведь говорили, что ею были увлечены и Гурий Пуппер, и вытесненный Гулебом двойник Бейбарсова.

– Да тут… нашел вот! Хотел мимо пройти, но вернулся… – объяснил Ванька.

Таня увидела, что в центре стола на огнеупорном листе лежит маленькая, не больше ладони, ящерица, испачканная землей. Особой магической ценности она не представляла. Таня подумала, что глупо тратить время на всякую ящерицу, которая оказалась настолько тупой, что сунулась к кому-то под каблук.

– Зачем? – спросила она резко.

– Что зачем?

– Вернулся зачем?

– Жалко стало.

– А мне никого не жалко. Мне себя жалко. Ну раз уж подобрал, так вылечи и спать иди! Чего себя терзать?

– В том-то и загвоздка, что не получается сразу! – объяснил Ванька. – Это вспыхивающая ящерица. Сейчас ее температура равна комнатной. То есть она, по сути, мертва. Но сердце живое. Среди ночи есть надежда, что она прогреется до пятисот-шестисот градусов! Может, всего на минуту. Главное – не пропустить. Я ее подлатаю и скормлю ей это.

Таня заглянула в банку. На куске гнилого мяса шевелились толстые личинки мух.

– Опарыш. Брезгуешь? – спросил Ванька.

Таня молча взяла одну личинку двумя пальцами и сунула в рот. Ванька дико смотрел, как она жует и глотает.

– Ну как? – спросил он.

– Не особо. Без соли не катит! И ты всю ночь собираешься глазеть на ящерицу, пока она прогреется?

Ванька растерянно улыбнулся. Таня мельком подумала, что, кажется, предшествующая хозяйка ее тела опарышем не питалась. Хотя на контрабасе летала неплохо.

– Я тебя люблю! – осторожно сказал Ванька, напоминая об этом самому себе.

Таня чутко уловила нюанс. Таня оглянулась на дверь. Кажется, никто не подслушивал. Можно рискнуть.

– Любишь? Как любишь? Факты-факты! Общих слов не надо! Надоело!

Ванька озадачился. Фактов у него наскребалось немного.

– Ну… э… а зачем тебе?

– Да слово больно бессмысленное! «Люблю» – ну и что? Жикин вот тоже каждый день кого-то «любит».

– Я не понимаю.

– А не нужно понимать! Каждый в это ваше «люблю» настолько свой смысл закладывает, что либо это слово вмещает все смыслы, либо оно вообще лишено всякого смысла! Факты, Валялкин, голые факты!

– Ну… Мне скучно без тебя! Я о тебе беспокоюсь.

Таня поморщилась. Этого ей было мало.

– Беспокоиться не надо! Беспокоиться за себя я буду сама. Печень свою отдашь?

Ванька закрыл глаза.

– Нужно будет – отдам! – сказал он тихо.

Ответ сбил Таню с толку. Кажется, этот нос с прыгающей тенью не врет. Значит, если она заманит Ваньку к черному маку и там он повторит всю эту чушь, то из Ваньки мак вытянет душу, а ее саму взамен сделает бессмертной. Как все просто! Двойник сделал за нее всю работу, влюбил этого простака, а ей достался результат на блюдечке с золотой каемочкой.

– Ну и дурак! Нужна мне твоя печень! Да подавись ты ею! – с ненавистью крикнула Таня и выскочила из Ванькиной комнаты.

Ей требовалось время, чтобы успокоиться. Она чувствовала себя как несчастный алхимик, который тридцать лет проискал магический кристалл, после чего на смертном одре обнаружил, что это был тот самый камень, на который он всю жизнь ставил свои тапочки. Вот и сейчас Таня увидела вдруг, что все уже достигнуто и ничего – совершенно ничего! – не надо больше достигать. Какая разница – сольются миры или нет? Кто победит: Чума или Сарданапал? Просто отдай черному маку Ваньку – и станешь неуязвимой.

– Псих юродивый! – повторила Таня сердито и одновременно жалобно. – Бывают же такие! Придурок полный! Ну что с ним будешь делать?

Все основы мира, на которых стояла жизнь Тани, пришли в сотрясение. Корабль железной рассудочности дал течь и стал наполняться соплями и всякими непонятными размышлениями.

Заставив себя временно не думать о Ваньке, Таня продолжила свое системно-бессистемное, как у ищущей приключений кошки, путешествие. Остановившись у комнаты Поклеп Поклепыча, она вставила в глаз стеклышко-монокль, который днем одолжила у Ягуна. Монокль позволял заглядывать сквозь предметы, не используя стандартных заклинаний.

«Вдруг я смогу что-то узнать?» – подумала она без особой, впрочем, надежды.

Она увидела, что Поклеп стоит у старомодной конторки и, морщась от стойкого запаха малосольной селедки (он хранил еду для Милюли у себя в комнате), что-то быстро пишет, громко надиктовывая себе:

«Исх. номер 5/0409.

Неуважаемые негоспода!

Вследствие регулярного наличия отсутствия своевременного прибытия заказанного у Вас груза, Вы поставили нас перед печальной необходимостью сглазить Вас! Вы будете бесконечно перечитывать это письмо до тех пор, пока транспортный саркофаг Вашей фирмы не окажется на разгрузочной площадке Тибидохса.

С искренним неуважением,

завуч Тибидохса Поклеп Поклепыч».

Тибидохс дрогнул от башен и до основания. В чернильнице закачались чернила. Завуч недовольно поморщился, положил гусиное перо и размял пальцы. Новомодных штучек он не любил. Всякие там печатные машинки, компьютеры. Ну их! Пока в дело не вложена рука, текст не имеет весомости. Он мертвый, не живой.

– Так! – пробормотал Поклеп, помахивая свитком, чтобы тот скорее высох. – С этими лысегорскими жуками, которые не отправили нам парковые скамейки, я разобрался!.. Теперь займемся стройматериалами! Из тысячи кирпичей триста пережженные, а пятьдесят треснутые. Ну прораб, обманчивый ты мой… в кого бы мне тебя превратить? Хотя, боюсь, тебя, жука, ничем не удивишь!