В субботу утром Тимми встала в семь. Полчаса позанималась на тренажерах, приняла душ и сделала себе легкий завтрак – йогурт, овсянка и чай. Она уже собиралась выйти из дома, как вниз спустился завернутый в полотенце Зак. Он чмокнул ее в губы, взял газету и направился в кухню. Мирная домашняя сцена, она вызывала у нее иллюзию близких супружеских отношений, которых никогда не было и не будет.

– Я оставила тебе кофе в кофейнике! – крикнула она ему вслед.

– Спасибо. Ты когда освободишься?

– Я вернусь к трем.

– Буду ждать тебя здесь, – рассеянно бросил он. Где ключ, он знал, и Тимми бесшумно закрыла за собой дверь. Ее всегда изумляло, что он ни разу не спросил ее, что у нее за дела в субботу утром, когда она проводит время не вместе с ним. Наверное, считал, что это и в самом деле связано с ее работой. О себе он тоже рассказывал ей далеко не все. И ее отлучки не казались ему слишком долгими. Он не сетовал, что она так сильно занята.

Тимми надела старый свитер, джинсы и джинсовую куртку, кроссовки, волосы забрала в «конский хвост», никакого макияжа, и при этом выглядела на удивление хорошо, особенно если учесть, что было раннее утро. Она мало заботилась о своей внешности, и потому все видели, как она красива и молода, несмотря на возраст.

Ехала она в Санта-Монику, слушала по дороге музыку и улыбалась самой себе. На душе было хорошо. Она любила эти свои утренние поездки и с нетерпением их ждала. Часто их совершать у нее не было времени, и все же она старалась по возможности выкроить несколько часов. Они давали Тимми душевные силы, и ей хотелось отблагодарить за это мир, хотя сама она получала больше, гораздо больше. И она знала, что никогда от этого своего дела не откажется, ни ради кого и ни ради чего. Такова была глубинная потребность ее сердца.

Бель-Эйр остался позади, двадцать минут по шоссе, и она оказалась в Санта-Монике, где и остановилась возле свежепобеленного здания. Это был особняк в викторианском стиле, как видно, отреставрированный и модернизированный. Старинный фасад сохранили, перед ним была велопарковка, сплошь заставленная яркими новенькими велосипедами; во дворе за домом отличный детский игровой комплекс. Судя по всему, в доме жили дети. Тимми, улыбаясь, вошла в незапертую парадную дверь. В холле она увидела двух женщин с загорелыми обветренными лицами, короткой стрижкой и мягким взглядом, они стояли и разговаривали, еще одна сидела за столом.

– Доброе утро, сестры, – приветливо сказала Тимми.

Беседующие женщины были гораздо старше ее, та, что сидела за столом, казалась совсем еще подростком. Все трое были монахини, хотя, глядя на их одежду, никто бы об этом не догадался, – на них были свитеры и джинсы. При виде Тимми они радостно заулыбались.

– Как вы тут все?

– Мы так и думали, что вы сегодня приедете, – сказала самая пожилая из женщин. В юности она принадлежала к ордену кармелиток, но потом перешла в доминиканский и стала работать в пригороде Лос-Анджелеса Уоттсе, где много молодежных банд. Сорок лет она отдала работе с детьми из неблагополучных семейств городских гетто, сначала в Чикаго, потом в штатах Алабама и Миссисипи и, наконец, в Лос-Анджелесе. Она руководила приютом Святой Цецилии.

В этом приюте жили сироты, которые по тем или иным причинам – чаще всего из-за болезней или неподходящего возраста – не подлежали усыновлению или их просто никак не удавалось ни отдать на усыновление, ни устроить в патронатную семью. Сестра Анна давно мечтала создать такой приют и, услышав много лет назад о благотворительной деятельности Тимми и о ее особенной заботе о детях, пришла к ней и рассказала о своей мечте. Тому, что произошло дальше, сестра Анна до сих пор верит с трудом. Не задав ни единого вопроса, не выразив ни малейшего сомнения, Тимми выписала чек на миллион долларов и протянула его ей – чтобы она купила помещение, набрала штат сотрудников и начала принимать детей. Произошло это десять лет назад, и все эти годы Тимми их содержит. Приют Святой Цецилии существует на средства Тимми О’Нилл, хотя это хранится в строжайшей тайне, посвящены в нее только Джейд и Дэвид. Тимми не хотела, чтобы пресса кричала о ее благотворительной деятельности.

В штате воспитателей было шесть монахинь, число детей колебалось между восемнадцатью и двадцатью пятью. Сейчас в приюте жил двадцать один ребенок, и Тимми знала, что в ближайшее время поступят еще двое. Младшему мальчику было пять лет, старшей девочке восемнадцать. Мальчиков всегда было примерно столько же, сколько и девочек, такое же соотношение более или менее сохранялось между белыми и цветными детьми. Сестры всеми силами старались найти детям приемных родителей, но удавалось это далеко не всегда и по тем самым причинам, вследствие которых они попали в приют Святой Цецилии, и потому большинство детей жили здесь годами. Дольше всех здесь прожила слепая девочка – семь лет, устроить ее в семью на удочерение было невозможно, и приют Святой Цецилии оказался для нее спасением, подарком судьбы, как и для многих других. У троих детей был ювенильный диабет, который отпугивал желающих усыновить ребенка, еще у одного нарушена психика из-за жестокого обращения. Несколько поступили с хроническим ночным недержанием мочи, которое тоже было следствием жестокого обращения, но через несколько месяцев в приюте они совершенно от этого излечились. Были дети просто некрасивые, были трудные. Воровали деньги у своих приемных родителей, и их отправили в исправительную колонию. Некоторые были слишком застенчивы и не могли найти общего языка с родными детьми в приемных семьях. Всех причин не перечислить, но от детей раз за разом отказывались и возвращали в приют как негодный товар, а сестры всегда их с радостью принимали и окружали заботой. Они дарили детям любовь, защиту и тепло родного дома.

Тимми любила бывать здесь и приезжала при малейшей возможности, чаще всего в субботу утром. Все дети называли ее «Тимми», и при этом даже они не знали, какого рода связь существует между ней и их приютом, и уж тем более о том, что всем своим благополучием они обязаны именно ей.

– Мы слышали, вам в Париже удалили аппендикс, – сказала сестра Маргарет, участливо глядя на Тимми. Это была монахиня, что сидела за столом, ей было двадцать пять лет, в восемнадцать она пришла в монастырь послушницей, что в нынешнее время случается нечасто, и только недавно приняла монашеский обет. Она звонила в офис Тимми и разговаривала с Джейд, хотела узнать, когда Тимми вернется из Европы, Джейд рассказала ей об операции, о своих парижских злоключениях, и все в приюте испугались за нее и расстроились. – Как вы себя чувствуете?

– Отлично, – улыбаясь, сказала Тимми. – Я словно заново родилась. Хотя сначала немного струсила, но все обошлось. – За последние две недели она обо всем так прочно забыла, будто никогда ничего и не было. – Какие новости? – спросила она с живым интересом. Она любила знать, какие дети сейчас находятся в приюте и почему сюда попали, ее до глубины души волновала судьба каждого ребенка. Приют Святой Цецилии был ее любимым детищем, но почти никто не знал, почему она им так дорожит, хотя много лет назад она рассказала о своей жизни сестре Анне, когда они вместе трудились, делая в помещении ремонт. Тимми помогала им приводить его в порядок всего лишь два года спустя после смерти своего сына и год после ухода Деррика. Тимми честно признавалась, что приют спас ей жизнь.