Однако и у меня есть поклонники. Чокнутая Сита тоже гуляет в саду. У нее сегодня посетительница, мать наверное, – овальной формы женщина в блестящем сари, которая не печалится и не комплексует по поводу многочисленных жировых складок на талии. Вот откуда у Чокнутой Ситы такая раскрепощенность. Сама она резвится на газоне, собирая былинки, перескакивая от кочки к кочке и изумляясь, что трава слева от нее зеленее, чем справа. Подними глаза к солнцу, балбеска!

Скрипуха ведет меня к другой скамейке, потому что первую заняла мать Чокнутой Ситы. Она уплетает молочный шоколад «Кэдбери», ничуть не заботясь о скачущей перед ней, точно коза, дочурке.

Как хорошо, что у Чокнутой Ситы посетитель. Ко мне после Проныры никто не приходил. Как там отец справляется без мамы? Наверняка плохо. Не может взять себя в руки и прийти. Хоть бы Проныра его привез…

Мама умерла. Девять недель назад. Я больше никогда ее не увижу. Никогда. Непостижимо. Доктор Р. утверждает, что я спрятала эту информацию под замок. Она права. Сейчас кажется, что о ее смерти мне сказали во сне, что знала об этом другая, прежняя, Конни. Другая Конни в другом измерении. Чувствую раздвоение. Эта Конни, я, занимает лишь малую часть меня. Если представить дом, то я скорчилась на полу в коридоре, а вокруг много закрытых дверей.

Мне так одиноко, что я вынуждена разговаривать со Скрипухой. Она с головой ушла в поиск слов, выбрав категорию «транспортные средства», и с каждым новым словом радостно вскрикивает.

– Не знаете, мой отец придет?

Она проводит коротким треугольным пальцем вверх-вниз по колонке и пожимает плечами.

– Я что, ясновидящая?

Как не хватает мамы!

– У вас бывали пациенты с передозом?

– Угу, – отзывается она, аккуратно обводя ручкой слово «мусоровоз».

– Тяжелая смерть?

Искренне надеюсь, что нет – что мама просто заснула и не проснулась.

– Просто кошмар.

У Скрипухи поперло: нашла еще слово, «фургон».

– Выташниваешь все кишки.

Стараюсь не давать волю воображению. Закрываю эту дверь.

Я тоже выташнивала кишки; там, на коврике «твистера», когда подслушала, как они трахаются. Это были глубинные позывы, очищение, импульс которого шел из самого моего центра. Что произошло сразу за звонком, я помню смутно; видимо, я как-то все убрала. Досмотрела «Историю игрушек», обнимая Энни и опустив подбородок на ее макушку в платке монахини. На глаза наворачивались слезы, точно от пощечины. Вернулся с футбольной тренировки Джош. Он показался мне другим, будто с тех пор, как вышел из дома, повзрослел: голос ниже, волосы темнее. За эти несколько часов вдруг возмужал.

– Мам, случилось что?

– Нет, – улыбнулась я, и такой ответ его устроил.

Я смотрела со стороны, как некая версия меня готовит ему сэндвич с консервированной фасолью. Он поблагодарил, съел, вытащил телефон и ушел наверх. Я отвела Энни в спальню; она болтала без умолку, на всю катушку пользуясь моей рассеянностью и выпрашивая сто фунтов на открытие бизнеса по продаже фруктового льда. Я с трудом уложила ее спать (она, точно акробатка, кувыркалась на верхней полке двухъярусной кровати, изображая, как ее пережевывает машина для утилизации мусора), а потом села на свою кровать, в которой изменилось все.

Даже руки мои стали чужими. Это были руки прежней меня, меня несколько часов назад, меня наивной. Она была здесь, у меня на руках, на безымянном пальце правой руки, если точнее – в моем прекрасном кольце с лепестками. Ее подарок. Я крутанула его, сняла и бросила на тумбочку. Я обожала это кольцо. А вот она и на тумбочке: три лежащие здесь книги принадлежали ей, – я медленно протянула руку и скинула их на пол. И на полу: из книги выпала закладка – открытка с репродукцией Дэвида Хокни, ее подарок. На обороте написано: «Дорогая К., я бесконечно благодарна тебе за любовь и дружбу. Всегда твоя, Нессик». На туалетном столике – моя косметичка, подарок от нее на день рождения. На двери мое кимоно, от Карла, – она была единственной, кто, кроме меня, его надевал. Опять подступили слезы. Шок пощечины. Не спастись даже на потолке – абажур сделан ее золовкой, я купила его на выставке, куда мы вместе ходили. Несс проникла повсюду, даже в моего мужа.

Сейчас, вспоминая, как я по-идиотски сидела на кровати, ясно вижу: корень клокочущих во мне эмоций был прост – я чувствовала себя обойденной. Два самых дорогих мне человека исключили меня из своей компании. Я была лишней. Меня просто не хотели. Во мне не нуждались. Я оценивала себя гораздо выше, чем они. Какая дура! Сколько раз они желали, чтобы меня не было рядом и они могли бы без помех наслаждаться обществом друг друга, корчили у меня за спиной рожи – абсолютная нелепость моего там присутствия вгоняет меня в краску даже сейчас.

Долгие часы я сидела и ждала. Дети спали. Голова болела от острых, как осколки стекла, мыслей. Я то и дело спотыкалась о счастливые воспоминания; как я не увидела того, что было прямо под носом? Как презрительно я усмехалась, когда говорили: «Я бы ни за что не разрешила мужу пойти в кино или театр с моей подругой»! Насколько выше такой узколобости, такого собственничества и недоверия я себя чувствовала! Оказалось, люди правы. И как же больно ожгло разочарование!

Все перепуталось, а я ненавидела путаницу. Я-то думала, наш с Карлом уговор создавался специально, чтобы избежать ее. Он мог выбрать кого угодно – так почему ее, если это очевидно деструктивный шаг? Или это с самого начала было частью плана? Как я позволила так запросто собой манипулировать?

Пришел страж и хранитель дома. Запер дверь. Я слушала шаги на лестнице и боялась, что у меня сейчас начнется паника и я не сдержусь. Схватила какую-то книгу и притворилась, что читаю, закладка выпала – ее слова любви у меня на коленях. Он уже за дверью. Как мне вытерпеть его присутствие?

– Привет, – сказал Карл, вешая пиджак поверх кимоно. Зевнул. – Не скучала?

– Нет, – ответила я, удивляясь своему спокойному голосу.

Оказывается, я могла; это он не мог смотреть мне в глаза. Вообще-то он меня почти завораживал. Нечасто выдается шанс наблюдать за мошенником, быть свидетелем того, как он разыгрывает спектакль. Такая невыносимо правдоподобная ложь!

Карл снова зевнул. Да, он всегда зевал, если лгал; я заметила это, когда он разговаривал по телефону с родственниками. Только не замечала по отношению к себе. Раздеваясь, всячески демонстрировал усталость. Сейчас он был почти голый, с пылу с жару, из ее объятий и пожатий; я пробегала взглядом по целакантовой коже в поисках признаков совокупления. В мою постель он не ляжет, это точно, однако сразу говорить, что мне все известно, я не стану.

– Как работа? – спросила я, вновь удивляясь своему будничному голосу.

Опустила книгу, раскрывая карты. Не будь он так пьян собственными шалостями, заметил бы, что я держу ее вверх ногами и что руки мои дрожат.

– Собственно, встреча была в пабе.