Оставаясь одна, я часами смотрела в окно, находя утешение в алкоголе и сне. Потребности и запросы детей проходили мимо. Жизнь превратилась в минное поле. Из заднего окна мне был виден дом Несс; каждый раз, когда я поднималась наверх, глаза устремлялись туда в отчаянном желании узнать, что у нее происходит. На людях у меня появилась привычка нервно смеяться, и смех этот никак не был связан с тем, что я говорила. А то, что я говорила, никак не было связано с тем, что чувствовала. Я, как привидение, появлялась со странно храбрым лицом у ворот школы, в магазине, за боковой линией футбольного поля, на улице. Но малейшей грубости было достаточно, чтобы все вырвалось наружу. Меня мог убить наповал гудок незнакомого автомобиля, сердитый взгляд, случайный комментарий или нечаянный толчок локтем – немедленно выступали слезы. Еще никогда я не чувствовала себя такой хрупкой, фарфоровой. Раньше я побежала бы за утешением к маме, чтобы благодаря ее чудесным словам и непоколебимой любви взглянуть на свои беды со стороны. «Это просто глава в повести твоей жизни, дорогая, она добавляет глубины и интриги, ставит преграды, которые надо преодолеть…» Однако из-за болезни Альцгеймера мама сейчас могла что-то выболтать детям, а это было совершенно исключено. Я так по ней скучала, доктор Р., – по моей маме, какой она была раньше. Самое печальное, что, когда ты беззащитен и больше всего нуждаешься в дружбе и поддержке, ты всегда в самом неподходящем для этого месте. Я не могла признаться никому из здешних знакомых – на кону стояло слишком многое. Было страшно подумать, что дети случайно подслушают неосторожный комментарий или обрывок сплетни, и их мир рухнет. Значит, молчать, и только молчать.

Позвонила Грейс, подруга детства. Ее испугало мое фото в «Фейсбуке»: тощая, темные мешки под глазами. Она жила в Норфолке, не имела никакого отношения к моему маленькому мирку, и потому, идя вдоль реки и вдыхая свежий, не отравленный домом воздух, я осмелилась рассказать все. Но попятилась, как паук, когда почувствовала ее реакцию на наш «договор». Поняла по интонации. «Если играешь с огнем, непременно обожжешься». Я заткнулась и положила трубку, чувствуя себя как никогда одиноко. Она права, винить можно только себя. Нечего корчить жертву, если сотворила все это своими руками. Я перестала есть, потеряла сон. Ночь за ночью просыпалась с колотящимся сердцем в бесконечные предрассветные часы. Чувствовала, что скольжу в темную бездну, цепляясь за края. Когда на небе подтягивалось солнце, заботы дня приносили легкую передышку. Джош спросил, что происходит. «Вы разводитесь?» Хлопнул дверью, когда я ответила, что не знаю. «Все будет хорошо», – успокоила я дверь. Работа тоже пострадала; я не успела к сроку, и меня уволили. Я совсем скисла и перестала следить за собой.

– Здравствуй, – произнесла доктор Рис-Эванс.

Мой унылый вид вызвал вспышку ликования в ее глазах; она рассматривала меня как члена клуба крутых, а наблюдать падение великих всегда приятно.

– Рада тебя видеть, – сказала она, поворачиваясь на стуле и закидывая одну на другую ноги в дорогих туфлях. – Идешь сегодня на викторину?

Я со страхом ожидала школьного вечера викторин. Мы зарезервировали столик на обе семьи задолго до всей этой истории. Даже Лия обещала прийти. (Их вечно хвалили за то, что они остались добрыми друзьями.) Дети ждали викторину весь год, отвертеться было невозможно. Я задолжала им нормальную жизнь.

– Да.

Я просто хотела, чтобы она повысила дозу антидепрессантов. А потом – выбраться отсюда ко всем чертям!

– Как Несс?

Я улыбнулась и храбро кивнула.

– Видела ее на днях. До чего красива, засранка! Родилась, чтобы остальные чувствовали себя полными уродинами…

Я снова растянула губы в улыбке. Выпиши рецепт, чтоб тебя!

– Как мама?

– Без изменений…

Окольным путем не выйдет. Рис-Эванс была не из тех, кто схватывает на лету, не чувствовала обертонов.

– Я насчет лофепрамина…

– Ну да, – сказала она, буравя глазами мой живот. – Господи, ты такая стройная… Как тебе удается, а? Кожа да кости!

На мгновение я опешила. Рогоносная диета, очень рекомендую! Промолчала – боялась расплакаться.

– Так что лофепрамин? Побочные эффекты?

– Тревога. Плохо сплю.

– В самом деле?

Мне не нравился ее тон.

– Что мешает?

– Ничего конкретного. – Я покачала головой. – Просто стресс.

Несколько секунд она пристально в меня вглядывалась.

– Как месячные?

– При чем тут…

– Климакс может сделать нас немного того.

Помоги! Нет сил жить с этой болью!

– Просто общая тревожность. Иногда приступы паники…

– Говорю тебе, нужна гормонозаместительная терапия.

– Мой психотерапевт посоветовала поговорить по поводу рецепта…

Ложь, разумеется. У меня нет психотерапевта. Я не против психотерапии, но всегда полагала, что не найду никого достойного уважения. Если просить совета, то у человека, с которого в самом деле можно брать пример, у кого-нибудь совершенного, гуру или святого. По крайней мере, у того, кто сам живет образцовой жизнью. Не у вас с вашим душкой Саем и низкокалорийными батончиками в сумке! Без обид.

– Тревожность и нарушение сна… – промолвила Рис-Эванс, многозначительно посасывая ручку.

Возникло неприятное ощущение, что она набивает себе цену.

– Мой психотерапевт считает, что надо повысить дозу, – опять солгала я.

Рис-Эванс недовольно приподняла чучельную чревовещательскую бровь и набрала что-то на клавиатуре. Таинственно крутанулась в кресле.

– Думаю, я тебе помогу…

Она знала, что я уже на крючке, а доктор Рис-Эванс ничто на свете так не любила, как поймать на крючок – за пределами ее кабинета это случалось крайне редко.

– Слушай, не стану упоминать имена, но не счесть, сколько знаменитостей принимают эти чудесные таблеточки. Между нами – я назначала их Лие, и она сказала, что помогло изумительно!

Обалдеть – в одном предложении и известным именем козырнула, и нарушила нормы профессиональной этики! Скорее пропиши их мне!

– Что за таблетки? – спросила я поспешно, как утопающий, который хватается за соломинку.

– Успокаивают, как валиум и ксанакс. Из той же группы – бензодиазепины. Принимай по мере необходимости. Могу выписать зараз не больше четырнадцати.

Мы обе слушали, как принтер с астматическими хрипами выплевывает рецепт.

– Только пообещай, что лет через десять меня не засудишь! – засмеялась Рис-Эванс, что, согласитесь, из уст врача звучит довольно странно.

Я выхватила у нее бумажку.

«Необходимость» возникла в тот же вечер. Меня накрыло от мыслей о викторине со всем ее фарсом – тесными группками и заговорщицким шепотом. Я закинула в рот первую таблетку прямо перед выходом из дома. Заперла дверь. Энни побежала догонять Полли. Джош очень мило притворился, что ему хочется со мной поговорить, но сам ускорял шаг, и вскоре мы ввосьмером шли вместе, как делали на протяжении последних шести лет. Все было в точности как всегда, кроме того, что я умирала внутри. Джош и Иви в отпадных крутых шмотках держались за руки; Джош тактично пытался включить меня в беседу. Он почуял мою ранимость и старался изо всех сил. Его поддержка очень растрогала, я буквально задыхалась в приступе сумасшедшей любви. Энни и Полли убежали вперед, чтобы обводить мелом собачьи какашки. Я поравнялась с первой. «Васхитительно», – нацарапала Энни. Около следующей – «божествено». Упражняется в сарказме. Лия проверяла телефон, как обычно где-то витая, и не обращала внимания на ужимки своей бывшей. Ну и конечно, они, предатели. Я смотрела на них и ненавидела. Несс любезно изображала смущение и отводила глаза, а Карл смеялся и шагал размашистым шагом, абсолютно не сокрушаясь по поводу содеянного. Неужели они не заплатят за предательство? Я прикидывала, как пережить вечер, не набросившись на них с кулаками. Спасти меня могло только чудо.