– Здесь просто волшебно.

Говорю шепотом, боюсь спугнуть местные привидения.

– А по лестнице подняться можно, Джонас?

– Нужно! По-твоему, я тебя сюда притащил ради этой комнатушки?

Он улыбается, крайне довольный собой.

– Вив, тебе не холодно? А то возьми мой смокинг.

Взбиваю руками волосы.

– Ни за что. Такое платье смокингом закрывать – это же преступление.

Иду за ним по винтовой лестнице. Даже по затылку видно – Джонас улыбается от уха до уха, потому что понял: я совершенно покорена. Сердце колотится вчетверо быстрее – оттого, что лестница гудит под ногами, оттого, что все замерло в предвкушении. Едва мы ступаем на верхнюю площадку, в уши врывается ветер. Теплый, упругий – тихоокеанский. Впитываю ветер вместе со звездным простором. На миг теряюсь, не могу соизмерить новую высоту с новой глубиной. Понимаю, зачем здесь перила мне по пояс.

– Вот это да!

Сама еле слышу свое восклицание – ночь заглушает его. На вечеринке меня переполняло чувство общности с жителями Верона-ков и со всем человечеством; сейчас ощущения совершенно иные. Вся Земля – корабль; я стою на капитанском мостике, правлю прямо в космос под благосклонным взглядом сизой Луны. Задаюсь вопросом: может, это и есть югэн, глубинная, истинная красота бренного мира; красота настолько неуловимая, что вызывает лишь немое изумление и не имеет имени? Ни у слова «югэн», ни у моих чувств нет аналогов в английском языке, и вот я гляжу на Вселенную без слов и без мыслей, с одной только благодарностью за место в первом ряду партера.

– Закрой глаза, – говорит Джонас.

Немедленно повинуюсь и сразу же слышу музыку. Судя по качеству звука, музыка доносится из старого радиоприемника. В следующее мгновение моих век касается световая вспышка – будто солнце вынырнуло из тьмы. Открываю глаза. За спиной горит маячный огонь – слишком яркий, чтобы повернуться к нему лицом. Сбоку возникает Джонас, его руки крепко держатся за перила.

– Наш муниципалитет кучу денег угрохал, чтобы этот маяк оставался в рабочем состоянии. Свет зажигают только по особым случаям.

– Тебе разрешили зажечь маяк в честь моего рождения?

С ума сойти. Вот же я дурой была в начале лета! Миссию себе придумала – развеселить Джонаса Дэниэлса!

Джонас улыбается.

– Скажем так, я лучше рассыплюсь в извинениях после, чем пойду спрашивать разрешения до.

Так, рядом, мы стоим долго-долго, слушаем музыку, оттененную белым шумом прибоя.

– Меня сюда еще папа водил, – наконец говорит Джонас. – Это он притащил радиоприемник, чтобы слушать трансляции бейсбольных матчей. Я в детстве обожал бейсбол. И корабли. В Верона-ков настоящих кораблей нет, одни развлекалки для туристов.

– Еще бы тебе корабли не любить.

Поправляю крепеж крыльев, добавляю:

– Ты же был капитаном дальнего плавания.

Джонас улыбается, качает головой. На лице написано: «Ох, Вив, чудо ты мое!» Вслух Джонас произносит:

– С папиной смерти я здесь не был.

Звучит покаянно, будто Джонас сознается в слабости или грешке.

– Я хотел, чтобы ты это увидела, Вив.

Понятно, что скрывается за этими словами: «Я хотел, чтобы ты прониклась мной, Вив». И я проникаюсь. Вот он стоит, освещенный маячным фонарем, глаза долу, рот вымучивает улыбку, вихры пляшут под ветром. Я знаю, Джонасу трудно говорить об отце, каждое слово медленно поднимается по трахее, а на выходе, в горле, слова образуют затор. И я молчу, держу за зубами свой не в меру длинный язык, чтобы Джонас мог облегчить душу.

– Вив, ты слышала пословицу: «Кораблям безопаснее в гавани, но строились-то они для плавания»?

Киваю, хоть и не могу сказать, где я такое слышала. Наверно, фраза существует в коллективном подсознательном и особенно активна у тех из нас, кого тянет к морю, кому в шуме морском слышится пение сирен.

– Папа носил часы с такой гравировкой, – продолжает Джонас. – А часы подарил ему его отец. Папа так говорил: «Я по этой пословице живу. Потому я и все деньги в ресторан вложил, и на маме вашей женился совсем мальчишкой, и вас, шестерых сорванцов, завел».

Джонас вздыхает, смотрит вниз, на океан.

– Еще папа говорил, человека надо оценивать по таким вот решениям. Один торчит в гавани, а другой выходит в открытое море, навстречу шторму.

Тянусь к Джонасу, кладу ладонь на рукав смокинга.

– У тебя был очень, очень хороший папа.

– Да, это так.

Джонас по-прежнему смотрит на воду.

– Я вот все думаю: легче-то когда-нибудь станет? Наши жизни будто кто продырявил.

– Наверно, со временем тебя отпустит, Джонас. Наверно, это ощущение – дыра – останется, но только знаешь что? Представь себе кружева. Нет материи красивее, правда? А ведь кружева – сплошь из дырок. И все равно они производят впечатление чего-то цельного. И они хороши именно за счет пустот.

Джонас улыбается, что уже немало.

– Вот никогда бы до такого сравнения не додумался. Извини. Я все ною, ною. А ведь мне очень повезло, что я рос с таким отцом. Не каждому так везет.

При этих словах я отворачиваюсь. Хмурюсь. Понятно, что имеет в виду Джонас.

– Совсем не обязательно оправдываться за счастливое детство потому, что я-то как раз росла без отца. Это разные вещи.

Джонас смотрит мне в глаза, решается спросить:

– Ты тоскуешь по отцу, Вив?

– Разве можно тосковать по человеку, которого никогда не видела?

Я отвечаю вопросом на вопрос, но на самом деле – да, я тоскую по отцу. Или, точнее, постоянно спрашиваю себя: чем именно я обделена, раз живу с одной только мамой? Периодически, при очередном перепаде настроения, я злюсь – либо на отца, либо на маму. Либо начинаю себя жалеть.

– Да, наверно, можно, – говорю я. – Порой я тоскую по твоему папе, Джонас, даром что я его никогда не видела. Мне кажется, я немножко знаю твоего папу, словно частица его живет в каждом из вас шестерых, и я эти частицы складываю, и выходит мозаика.

Джонас снова грустно улыбается.

– А про твоего отца тебе что-нибудь известно?

– Я думаю, он был музыкантом. Я кое-что разузнала, хотя из мамы такую информацию приходится клещами вытаскивать. Когда я была маленькая, я все допытывалась, все приставала к маме, ну, и она раскололась. Сказала, что они с отцом познакомились на концерте.

Очень, очень ясно вижу маму – девятнадцатилетнюю девчонку – и рядом с ней смутную мужскую фигуру. Наверно, у отца были длинные волосы и щетина – рок-звезды ведь именно так и выглядят. К образу можно добавить штаны в обтяжку и татуировки.