Конечно, знаю. Легко забыть, насколько хорошо я знаю маму. Горе – оно вроде маски; но под маской мама – прежняя.

– Потому что тебе нравится математика.

– Верно, – кивает мама. – А почему мне нравится математика? Потому что всегда есть правильный ответ. Никаких интерпретаций; никаких субъективных мнений. Всегда можно добраться до безопасной гавани, даже если сначала будет штормить. В жизни – по-другому.

Хорошо, что мамин взгляд устремлен вниз, на цифры. Что она не видит, как я рот разинул от удивления. Моя мать – адекватна; мало того, она – о Боже! – философствует о жизни! Нет, наверно, я свихнулся. Это мираж, это не к добру. Будет так же, как тогда, в супермаркете. Тоже сначала казалось, что желание съездить за продуктами – хороший знак. Кончилось все публичной истерикой.

– Ты права, – бубню я. – Если что понадобится – позовешь.

Я все еще недоуменно трясу головой, когда пищит сотовый. Ожидаю, что это Виви. Кстати, о Виви. Странно, что она до сих пор не зашла. Так и вижу: вот она, в плаще и сапогах, стоит под дверью и уламывает нас вместе с ней сплясать под дождем. Наверно, сегодня Виви занята в студии. И все равно – давно уже не было такого утра, когда я не получил бы целую серию сообщений очень пикантного содержания. Виви – она спит мало.

Но нет – сообщение от Феликса. «У нас наплыв. Можешь прийти?»

Чтобы наплыв посетителей был в одиннадцатом часу утра? Да еще летом? Да еще в будний день? Отпускники в большинстве своем даже не подозревают, что мы в это время открыты. Впрочем, любители утренних купаний на обратном пути обычно едут мимо ресторана. Может, они туда и набились, дождь пересиживают?

В брошюрах для туристов нашу погоду называют идеальной. Летом не бывает удушающего зноя, зимой – морозов. Но сегодня, похоже, на нас надвинулся холодный фронт. Бегу сквозь дождь со старым зонтиком, что нашелся в недрах шкафа. К тому времени, как добираюсь до Мейн-стрит, джинсы позади все мокрые.

Выносной щит-сэндвич с меню по-прежнему стоит на улице, только над ним зонтик пристроили, зацепили гнутую ручку как раз там, где сходятся две доски. Издали кажется, что под зонтом уселся кто-то очень низенький, крепко сбитый. Зато зонтик защищает надписи, сделанные мелом. Даже сквозь серую дождевую завесу легко читается: «ОСОБОЕ МЕНЮ ДЛЯ ДОЖДЛИВОГО ДНЯ: Горячие супы с домашним хлебом».

Мы отродясь хлеб не пекли, а суп у нас всегда только одного вида, не больше. Щиплю себя за руку; может, это сон? Один из тех странных снов, когда жизнь вроде и твоя, но мелочи все перепутаны.

В кухне душно как никогда, пар прямо валит. Аппетитно пахнет пряностями. Но не только ими: в кухне обосновался запах опары и свежевыпеченного хлеба. Феликс в бешеном темпе нарезает овощи. Гейб отслеживает горшочки с супом. Ими все горелки на плите заставлены.

– Джонас! – кричит Элли. – Привет!

Элли за разделочным столом возле печи, мажет оливковым маслом заготовки из теста. Будущие караваи так и лоснятся. Темные волосы Элли кое-как прихвачены резинкой, прикрыты Феликсовой бейсболкой, слишком большой на ее головке. Элли в цветастом переднике – наверно, из дома притащила.

– Может, сменишь меня?

Руки мелькают так быстро, будто их у Элли четыре, а то и все шесть. Или будто Элли – мультяшный персонаж. Но голос – голос деловитый.

– У нас сегодня суп шести видов: классический томатный, минестроне, куриная лапша, китайский остро-кислый, тортилья и особый тайский кокосовый. Я насчет кокосового сомневалась, но папа решил – будем готовить. Посетители на нем помешались, кажется. К супам четыре вида хлеба: французский багет, зерновой, с сыром Азиаго и чесночно-розмариновый.

Элли замолкает, переводит дух. Пальцы в это время крошат на тесто сушеные пряные травы, ладошка привычно прихлопывает посыпку.

– Порция супа с кусочком хлеба на выбор – пять долларов. За дополнительные три доллара к супу и хлебу идет жареный сыр. Каждый дополнительный кусочек сыра другого сорта – еще пятьдесят центов. Из сыров жарим вот какие…

– Я в курсе, какие у нас есть сыры.

В прошлом году я придумал особую систему учета молочных продуктов. Я все наши сыры могу в любом порядке перечислить – хоть по алфавиту, хоть от пресных до острых и наоборот. Обязательно приложу свое ноу-хау к документам, которые буду подавать в колледж. «Джонас Дэниэлс, сыроукладчик». Может, я и забросил внеклассные занятия, чтобы сидеть с младшими, но зато я в состоянии отследить, чтобы работники ресторана не пихали проволоне в одну коробку с моцареллой. Тянет на госстипендию, по-моему.

– Ой, и правда! – спохватывается Элли.

Смеется, смывая с ладоней крошки розмарина.

– Я тебя гружу, будто ты – клиент! Официантов не хватает. Смени меня на хлебе, я в зал пойду. Или ты сам хочешь?

– Нет, лучше буду готовить.

Я уже загорелся; руки действуют на автопилоте, сами завязывают передник. Обожаю работать в авральном режиме. Нехватка официантов – вот настоящий адреналин. Жаль, такое редко случается.

Элли убегает обслуживать столики, я на миг замираю посреди кухни. Все-таки я не совсем врубился в происходящее. Феликс смеется, стряхивая нарезанные овощи в большой горшок, восклицает:

– Ох уж эта девчонка!

Все, поехали. Задвигаю в печь заготовки сырного хлеба, переключаюсь на обмазку заготовок хлеба кукурузного.

– Отличная идея, Феликс.

Феликс только фыркает.

– Думаешь, моя? Нет – моей старшенькой. Проснулась ни свет ни заря, мигом дождь унюхала, что твой бассет-хаунд. Я и охнуть не успел – а она уже бабулины рецепты хлеба откуда-то выкопала и план свой мне излагает. Мы с ней метнулись к Паттерсону, купили морковки, сельдерея… чего-то еще…

– Кокосового молока! – подсказывает Гейб.

Едва Феликс выходит в подсобку, Джек, один из новеньких, отвлекается от раскладки жареного сыра и спрашивает:

– А сколько лет Элли?

– Шестнадцать. И думать забудь, Джек.

– А вот не забуду, – хорохорится Джек. – Мне самому-то всего восемнадцать. А что? По-моему, шансы у меня неплохие. Элли – классная.

– Да она тебя живьем съест, – говорит Гейб.

– Что?

– Элли идиотов не переваривает, – возражаю я. Ставлю кукурузный хлеб в духовку. – А ты, Джек, идиот.

Джек с Гейбом вечно друг друга поддразнивают; должен признать, от этого в кухне веселей. Вдруг, как бы в доказательство моей правоты насчет Джека, дверь распахивается.

– Эй, вы, клоуны, – говорит Элли. – Пошевеливайтесь там!

Все время ланча в ресторане нет свободных столиков. Сунуть хлеб в печь, приправить куриную лапшу, вынуть хлеб из печи; и все по новой. В мыслях – только сиюминутные дела. И еще Виви. Улучив минутку, выглядываю в окошко кухонной двери. Дверь свободно открывается в любую сторону и закрывается автоматически; окошко плексигласовое, круглое, как иллюминатор. В детстве я любил воображать, будто нахожусь в подводной лодке. Выглядываю, стало быть; заняты все столики, до единого! Люди пришли целыми семьями. Мелькают ложки с супом, подносимые ко ртам; мелькают ножи, которыми мажут масло на свежеиспеченный хлеб. Откидываются в громком смехе головы. В ресторане все так и мельтешит; за его пределами мир, наоборот, замедлился. Никто не торопится, потому что торопиться некуда. И не к кому – все и так здесь, вместе. Тоска по отцу подступает, вызывает судороги в животе. Нет, надо возвращаться к работе. Двигаться. Не останавливаться.