До 28 мая не случилось ничего, о чем бы стоило писать. Мы, семеро несчастных, еще остававшихся в живых, лежали пластом и грустно взирали друг на друга, уповая на то, что скоро растает снег, а лед унесет.

Что же касается симптомов обрушившегося на нас недуга, то они были необычны и нам неизвестны. Все конечности и суставы сводило, и это причиняло такую острую боль, как будто в них всаживали тысячи ножей. Кожа принимала такой же синевато-коричневый оттенок, как у синяков под глазами, и во всем теле ощущалась невероятная слабость. Ротовая полость была в ужасном состоянии: все зубы расшатались, и мы не могли принимать пищу[58].

Когда все мы валялись на койках в таком ужасном состоянии, скончались плотник Педер Нюборг, Кнут Лаурицен Скуденес и поваренок Йорген. Их трупы остались в рулевой рубке. Некому было ни похоронить тела, ни бросить их за борт.

4 июня, в троицын день, в живых, не считая меня, осталось только трое и все мы лежали пластом, не в силах оказать помощь друг другу. Желудок был в порядке и требовал пищи, но зубы настолько расшатались, что мы не могли жевать. Труп поваренка лежал возле моей койки, а тела трех других — в рулевой рубке. Двое людей были на берегу и с радостью вернулись бы на корабль, но у них не было сил это сделать. Уже четыре дня нам нечем было поддерживать свои силы. Тут я совсем потерял надежду и уповал лишь на то, что господь положит конец моим мучениям. Полагая, что мне уже не придется больше писать в этом мире, я вывел следующие строки:

«Поскольку я уже более не надеюсь остаться в живых на этом свете, во имя господа прошу всех христиан, которым случится побывать в этих краях, чтобы предали земле мое бренное тело вместе с телами всех тех, кого они здесь найдут. И да ниспошлет им за это награду наш отец небесный. И, далее, прошу переслать этот журнал моему всемилостивейшему повелителю и королю (ибо все, что здесь написано, истинно), чтобы моей несчастной жене и детям была оказана милость в награду за мои тяжкие лишения и жалкую смерть. Кончая на этом, я прощаюсь со всем миром и вручаю свою душу в руки божьи.

Йенс Мунк».

8 июня. Я не мог больше выносить зловоние, исходящее от трупов, и, напрягая последние силы, сполз с койки, считая, что безразлично, где и в каком окружении умирать. Ночь провел на палубе, прикрывшись одеждой умерших. На следующий день, когда двое оставшиеся на берегу увидели меня живым (я тоже считал их погибшими), они подошли по льду к кораблю и помогли мне сойти на берег.

Некоторое время мы жили на берегу, под кустом, и днем жгли костер. Ползая у костра, иногда находили какую-нибудь травинку, выкапывали ее и обсасывали корень. Это помогло нам. Теперь с каждым днем становилось все теплее и мы начали поправляться. Но, пока мы жили на берегу, матрос-парусник, остававшийся на корабле, скончался.

18 июня. После того как лед отнесло от корабля, мы сняли с «Лампрея» сеть для лова камбалы и поставили ее во время отлива, не замочив ног. В очередной прилив мы с божьей помощью поймали шесть больших форелей, которые я сам сварил. А двое других пошли на «Лампрей» за вином, которое мы давно не пробовали, так как нам было не до того.

Теперь у нас каждый день была свежая вкусно приготовленная рыба. Это нас очень поддержало, хотя мы не могли есть саму рыбу, а пили только бульон и вино. Постепенно мы несколько оправились. Через некоторое время принесли с судна ружье и стали стрелять птиц. Пища наша значительно улучшилась. С каждым днем силы прибывали и здоровье восстанавливалось.

26 июня мы начали стаскивать «Лампрей» с берега, чтобы подвести его к кораблю, и принялись за изготовление парусов, вкладывая в эту работу все свои силы. Но тут возникли серьезные трудности и мы испытали немалое волнение, так как зимний прилив закинул «Лампрей» далеко от воды. Поэтому нам пришлось снять с судна весь груз, а затем ждать высокой весенней воды, чтобы стащить его в море. Но в конце концов мы в этом преуспели и поставили «Лампрей» рядом с «Уникорном».

Поднявшись на «Уникорн», мы сбросили в море все трупы, которые к тому времени порядком разложились. До этого мы не могли ни ходить по кораблю, ни заниматься там каким бы то ни было делом из-за страшного зловония. А ведь нам нужно было перенести с «Уникорна» на «Лам-прей» продукты и другие предметы первой необходимости, без которых нельзя совершить плавание через океан.

Только 16 июля нам удалось поднять паруса и покинуть эти места. Погода была такой же теплой, как и у нас в Дании в это время года. Но здесь тучами носились комары, и в безветренную погоду от них не было спасения. Перед отплытием я проделал несколько отверстий в корпусе «Уникорна», чтобы с приливом он наполнялся водой и таким образом всегда оставался на грунте в этой гавани, которую я назвал бухтой Йенс-Мунк.

17 июля нам встретились мощные льды и мы то подплывали к их кромке, то удалялись от нее. Позднее нас затерло и судно дрейфовало несколько суток. 20 июля во время ледового дрейфа к кораблю приблизился огромный белый медведь. Завидев нас, он побежал по льду, а затем бросился в воду, преследуемый большой собакой, которую я взял с собой. Собака, сбежав с корабля, заблудилась и не вернулась, хотя пару дней до нас еще доносился ее вой.

22 июля разразился сильный шторм и судно дрейфовало с большой скоростью. Каждый раз оно ударялось о льды с такой силой, как будто натыкалось на подводные скалы.

26 числа мы освободились из ледового плена и я взял курс на восток, стараясь пройти между льдами и находившейся к югу землей. Так мы лавировали в течение трех дней, пока я не убедился, что нет надежды обойти лед с юга. Тогда 29 июля я взял курс на северо-запад, а на следующий день нас опять затерло во льдах.

Так мы ходили по этому заливу, где господствовали туман, штормы и