— Блин!

Серенак взял в руки оранжевый сапог и перевернул его, ухватив за каблук.

— Это он, Сильвио! Не спрашивай меня, почему я уверен, но убийца — Жак Дюпен.

Лоренс Серенак бросил оранжевый сапог на полку к десятку других.

— В яблочко! — с ухмылкой прокомментировал Сильвио Бенавидиш.

Его начальник несколько секунд сидел молча, но вдруг поднял голову и громко произнес:

— Мы топчемся на месте, Сильвио! Топчемся на месте! Собери через час всю команду!

Лоренс Серенак решил устроить мозговой штурм. Сотрудники Вернонского комиссариата расселись в большой комнате, залитой солнцем, бившим в окна, занавешенные рваными шторами. Сильвио Бенавидиш клевал носом. Он слышал голос Серенака, который описал состояние расследования и принялся перечислять первоочередные задачи: выяснить личность любовниц Морваля; опросить их родственников и знакомых; навести справки о незаконной торговле произведениями искусства, обратив особое внимание на деятельность Амаду Канди; выяснить подробнее, что собой представляет пресловутый фонд Теодора Робинсона; поднять архивы 1937 года по делу утонувшего в ручье мальчика; опросить жителей Живерни, в частности соседей Морваля, обратив особое внимание на тех, у кого в доме не окажется сапог, а также на тех, у кого в семье есть дети одиннадцати лет… Проверить клиентуру кабинета офтальмологии Жерома Морваля.

Инспектор Серенак понимал, что хлопот предстоит много. Пожалуй, слишком много для команды из пяти человек, из которых не все даже работают на полную ставку. Действовать предстояло почти наугад, надеясь на удачу. Впрочем, полицейские к такому привыкли. Единственным, о чем Серенак не стал просить подчиненных, была проверка алиби Жака Дюпена. Эту миссию он оставил себе. Привилегия начальства!

— Есть у кого еще идеи?

Агент Людовик Мори слушал категоричные приказы начальства с видом футболиста, уставшего сидеть на скамейке запасных. Солнце било ему прямо в затылок. Во время совещания он еще раз пересмотрел разложенные на столе перед ним фотографии места преступления: ручей, мост, портомойню. Тело Жерома Морваля, лежащего ногами на берегу и головой в воде. Удивившись тому, что иногда идеи приходят на ум совершенно неожиданно, он поднял палец.

— Да, Людо?

— Лоренс, я вот о чем подумал. Тебе не кажется, что имеет смысл обыскать дно ручья?

— Что ты имеешь в виду? — несколько раздраженно отозвался Серенак, словно южное тыканье агента Мори его малость рассердило.

С Сильвио Бенавидиша мгновенно слетела дрема.

— Ну… — начал Мори. — Мы обыскали место преступления, все сфотографировали, сняли отпечатки, собрали улики. Разумеется, мы смотрели и в ручье. Но дно реки не исследовали. Песок не поднимали. Хотя, если посмотреть на позу лежащего Морваля, то видно, что у него из карманов вполне могло что-то вывалиться и упасть в воду. Не знаю, что именно, но вдруг?..

Серенак провел ладонью по лбу.

— А это не так уж глупо… В конце концов, почему бы и нет? Эй, Сильвио, ты уже проснулся? Собери-ка команду, да побыстрее. И включи в нее специалиста-геолога. Чтобы мог с точностью до дня сказать, сколько пролежала в воде та дрянь, которую мы извлечем на поверхность!

— Хорошо, — кивнул Бенавидиш, с трудом поднимая веки, каждое из которых весило не меньше гири. — К послезавтра сделаю. Напоминаю, что завтра у нас день изучения культурного наследия. Вы идете на экскурсию в сад Моне, а я — в Руанский музей изящных искусств.

С улицы Бланш-Ошеде-Моне в мансарду Дюпенов сочился сквозь закрытые ставнями окна рассеянный вечерний свет. Жак Дюпен нервно мял глянцевые страницы каталога нормандских загородных домов.

— Стефани, я найму адвоката. Пусть его привлекут за превышение… Этот Серенак что-то замышляет. Можно подумать, что он…

Жак Дюпен повернулся к кровати. Как он и предполагал, разговаривал он со спиной своей жены. С ее затылком. С длинными светлыми волосами. С крохотной частью лица. С рукой, держащей книгу.

— Можно подумать, что этот легавый под меня копает. За что он на меня взъелся?

— Не бери в голову, — ответила спина. — Успокойся.

Жак Дюпен попытался сосредоточиться на изучении предложений по продаже недвижимости. Будильник, стоящий перед ним, медленно отсчитывал минуты.

21:12…

21:17…

21:24…

— Что ты читаешь, Стефани?

— Ничего.

Спина не отличалась болтливостью.

21:31…

21:34…

— Я хотел бы подыскать дом, Стефани. Сколько можно жить в этом стенном шкафу над школой? Дом, о котором ты всегда мечтала. В конце концов это моя профессия. Я уверен, что в один прекрасный день я смогу его тебе преподнести. Если ты немножко потерпишь…

Спина чуть шевельнулась. На ночной столик опустилась рука, положившая книгу.

«Орельен».

Луи Арагона.

Рука нажала на выключатель прикроватной лампы.

— Чтобы ты меня не бросила… — раздался в темноте голос Жака Дюпена.

21:37…

21:41…

— Ты не бросишь меня, Стефани? Ты не позволишь этому легавому нас разлучить? Ты же знаешь, что я не имею ничего общего с убийством Морваля.

— Знаю, Жак. Мы оба это знаем.

У спины ровный и холодный голос.

21:44.

— Я обязательно это сделаю, Стефани. Я найду тебе дом. Нам.

Шорох простыней.

Спина спряталась. Зато открылась обнаженная грудь.

— Сделай мне ребенка, Жак. Прямо сейчас.

Джеймс лежал на спине и ловил последние лучи заходящего солнца. Еще минут пятнадцать — и оно окончательно скроется за холмами. Значит, будет десять с минутами. Часов у Джеймса не было, он жил, повинуясь солнечному ритму — как Моне, — вставал с рассветом и ложился с закатом. В это время года он с каждым днем ложился чуть позже. Солнце еще не село и на прощание играло в прятки с тополями.

«Какое приятное тепло…» Джеймс смежил веки. Он сознавал, что в последнее время пишет все меньше, а спит все больше. Наверное, жители деревни думают, что он становится все меньше похож на художника и все больше — на клошара.

Ну разве не прелесть — стать местным нищим? В каждой порядочной деревне должен быть свой кюре, свой мэр, своя учительница, свой почтальон… И свой бомж! Ну что ж, значит, он станет клошаром Живерни. Говорят, во времена Клода Моне в деревне тоже был свой клошар. Все звали его Маркизом — потому что он носил фетровую шляпу, которую приподнимал, приветствуя прохожих. Но в основном он был знаменит тем, что подбирал под забором у Моне окурки и набивал ими карманы.