— Уже не больно, — поднимаю взгляд. В глазах охотника насмешка: от него не укрылась моя скованность. — Тоже зеленые, — озвучиваю вслух мысль, что отметила про себя.

— Что? — облизывает нижнюю губу

— У тебя тоже зеленые глаза, как и у меня. Я раньше не замечала, — продолжила неуклюже.

Попыталась подняться.

— Это у тебя цвет глаз, как у меня, Софья Алексеевна, — он без усилий встает на ноги, выпрямляется в полный рост и помогает мне, но не отпускает, а сразу же притягивает. — Они меня и погубили. Твои глаза, — ведет подушечкой большого пальца по скуле. Склоняется к лицу, копирует движение пальца губами. Шумно вдыхает, держа в объятиях. — Именно вот этот взгляд, — комментирует мою растерянность. 

Ивар не оставляет между нами и сантиметра свободного пространства, вжимает, дает почувствовать свое возбуждение. Обозначает свое желание.

Кровь в моих венах продолжает ускорять свой бег, закипает, заставляя тело гореть, делая кожу невероятно чувствительной. Каждое прикосновение запускает по телу мелкую дрожь. И меня вновь накрывает волной жара, спускающегося к самому низу живота, но тут же захлестывает ледяной — отрезвляет. “Что я могу дать взрослому мужчине?” — мои руки, покоящиеся на твердой груди, упираются, отстраняют. “Мужчине, что старше, что опытней, что имел связь со множеством женщин…”.

— Отпустить? — разорвал поцелуй.

— Я…, — не смогла придумать достойной причины, — да. Отпусти.

— Я тебя понял, — хмыкнул. Перед тем, как разомкнуть объятия, спросил: — Струсила?

— Нет, — возмутилась. Я нашла укрытие за спинкой обеденного стула, что теперь был нам преградой. Дышать стало определенно легче, но чувство разочарования пекло в районе солнечного сплетения. — Нужно убрать, а то все пропадет. Жалко же.

“Боже, замолчи, Соня!”, — мысленно надавала себе по губам. Бросилась накрывать торт пластиковой крышкой.

— Тебе помочь? — слова звучали насмешливо.

— Не нужно.

— Оставь, — мужчина перехватил мою ладонь, протянутую за миской с салатом, — я еще голоден, — присел на стул и усадил меня на колени. — Все же ты боишься меня.

— Нет!

— А что дрожишь? Холодно?

Я неопределенно покачала головой, сама не понимая, хотела ли подтвердить сказанное или опровергнуть.

Ивар не предпринимал никаких действий, молчаливо наблюдал. 

— Идем, провожу до комнаты. Парни же еще провожают девушек домой? — уточнил, поправляю тонкую лямку моего платья. — А в нашем случае, в спальню.

— Наверное. Я не знаю.

— Не знаешь, — улыбался. — Хотел бы я спросить за что мне подобное наказание, но ответ очевиден, — произнес с горечью в голосе. —  Ты — изощренная пытка.

Мужская ладонь обнимала по-хозяйски, распластав пятерню на спине.

— Спокойной ночи, — прошептала.

Ивар не останавливал и не старался удержать: ослабил объятия едва почувствовав сопротивление.

Проскочила в приоткрытую дверь, прижавшись спиной к деревянному полотну, я слышала его смех и удаляющиеся шаги.

Ивар

Спросить бы себя: зачем мне эти сложности в виде молоденькой, неопытной девчонки, что краснеет, стоит ее коснуться или задержаться взглядом дольше чем нужно? Да я и сам не знаю ответа. Просто хочу.

Острое понимание приходит, когда Соня ушла. Точно в тот момент, когда за ней закрылась дверь, в моей груди неприятно запекло.

Алкоголь не помогал избавиться от мысли, что я совершаю ошибку. Как бы ни убеждал себя, что не место девочке рядом со мной. Да вряд ли вообще найдется та, кто примет меня с прошлым, настоящим и отсутствием будущего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Время не смоет кровь с моих рук, не сделает мягче, не наделит состраданием. Меня не изменить.

В очередной раз повторяю себе: бывших охотников не бывает.  Мы не доживаем до старости. Не смеем заводить семью.

Любимые, дети — это все не про нас. Не про меня.

Что я могу дать Соне?

Будущее? Нет.

Страх? Да.

Алкоголь стекает по горлу. Порция за порцией, но долгожданное опьянение не приходит. Наоборот, с каждым выпитым бокалом голова становится яснее. Вернее, яснее становится одна мысль, что я только что собственными руками подтолкнул девочку к избалованному ушлепку с последнего этажа. К пацану, который вряд ли задумается над своим и ее будущим. Развлечется и выбросит, в лучшем случае, обустроит ей “золотую клетку”. Будет изредка навещать, жалуясь на сложности в учебе или непонимания с отцом, а потом просто забудет. И окажется великой удачей, если Соня не растворится в нем полностью, не станет зависима на сто процентов или не… решит, что сможет удержать его ребенком, — я налил порцию алкоголя больше обычного, набрал в рот и держал, пока слизистую не закололо. И вновь не добился желаемого эффекта. Моя голова ясна, а раздражение достигло предела.

По крайней мере я ее не предам, — убеждаю себя подняться за Соней, забрать. — Верность, одна из черт, что воспитала во мне тетка. Честность к окружающим… только нужна ли честность девчонке, едва достигшей совершеннолетия? В ее возрасте нужны эмоции, новые впечатления, страсть, а не нудный мужик почти вдвое старше себя, зацикленный на своей работе. Отсыпающийся в течение дня и ведущий ночной образ жизни. И "охотник" — это же не профессия, а уклад жизни, — отставил бутылку и бокал в сторону, чтобы с силой растереть лицо.

На экране мелькали разодетые звезды эстрады, кривляясь в раздражающей манере. Отключил звук и прошелся по гостиной.

В такие моменты я жалел, что не имел привычку курить. Как-то не срослось. Да и для моей профессии любой посторонний запах опасен. Если кайенский перец забьет естественный запах человека, может дезориентировать оборотня, то горьковатая сигаретная вонь отлично впитывается в одежду и волосы, грозя выдать в самый неподходящий момент. Чем меньше привычек, тем лучше. Обезличенность — успех выживания. Наручные часы, цепочки, браслеты или кольца ношу исключительно в гражданской жизни, если можно ее так назвать. А шрамы на шее легко скрыть высоким воротом водолазки.

Гостиную освещал мерцающий свет телевизора, я неторопливо дошел до спальни девочки, заглянул в приоткрытую дверь. Не знаю, что я хотел там увидеть, кроме силуэта мебели в полумраке. Вернулся в гостиную, остановился у окна, вглядываясь в окна домов напротив. Сегодня именно та ночь, когда свет погаснет в них лишь к утру, когда люди не прячутся, не задергивают шторы, они готовы делиться происходящим: весельем и радостью.