Фу-ты ну-ты, какое обращение! Прямо как в салоне АнныПавловны Шерер!

Не подумайте плохого, я не выпендриваюсь. И про салон Шерерввернул просто так. Это из школьных уроков литературы, из «Войны и мира». Там всамом начале описывается такой салон, где они все сидели и культурнобеседовали. Скажу сразу, дальше салона я в «Войне и мире» не продвинулся. ВовкаОколевич – человек терпеливый, он дошел до начала третьего тома. А все четыре внашем классе не прочел никто, даже отличница Ленка Косолапова. Я лично противЛьва Толстого ничего не имею, но четыре тома – это издевательство. Мы дажехотели написать в Комиссию по защите детства, но никто не знал адреса, так делои заглохло.

Перед каждым уроком Околевич пересказывал мне краткоесодержание заданных глав, а когда дошли до четвертого тома, учительнице и самойнадоело.

– Разумеется, не откажусь, – улыбнулся я как можноприветливее.

– Тогда садитесь поудобнее, я вам налью.

Я умилился и сел. Ее бы к моей бабуле. Вот кто оценит такоеобращение. Я представил себе, как сообщаю бабуле, что приведу в гости девушку.Она страшно обрадуется, потому что вбила себе в голову, что мешает моей личнойжизни. Эх, бабуля! Не ты мешаешь, а гены!

И вот, бабуля испечет свой знаменитый лимонный торт, будетназывать гостью деточкой и показывать ей мои детские фотографии. Ой, сейчасзаплачу!

– Я должна вас поблагодарить за спасение, – церемонноначала Соня. – И не перебивайте, я знаю, что это было трудно.

– Вовсе не трудно, – искренне возразил я. – У меняхорошая реакция, тело само реагирует, не ждет команды.

– Вы спортсмен? – спросила она, и как я ни старался, немог уловить в интонации ни одной пренебрежительной нотки.

Я рассказал, что немного знаю карате и хорошо бегаю. И еще сдетства занимаюсь акробатикой и хорошо владею своим телом. Я старался не оченьхвастаться.

– И вы можете разрубить кирпич? – задала Сонятрадиционный вопрос.

Глаза ее восторженно блестели, они оказались не темные, асерые, очень большие. И вообще, она разрумянилась и выглядела довольнохорошенькой. Совсем не та запуганная пичуга, которую я встретил в филармонии.На миг мелькнула мысль, что в филармонию-то я пошел за делом. И что не в моемположении сидеть и разводить чайные церемонии с посторонними девушками. У меняследователь Громова висит на хвосте, как консервная банка у бездомной собаки.

Но я легкомысленно отогнал эту мысль и объяснил Соне, чтокирпич – это не самоцель. Разрубание кирпичей – это работа на публику. И чтокирпич я могу сломать ногой, а рукой могу разрубить деревянную доску приличнойтолщины. Но сейчас я демонстрировать своего умения не буду, чтобы не устроитьпогром в ее квартире.

Соня ответила, что верит мне на слово, и еще разпоблагодарила за спасение ее и скрипки.

– Наверное, вам никогда не страшно возвращатьсяпоздно, – грустно сказала она, – вы можете справиться с целой толпойбандитов. А я боюсь даже одиноких прохожих… Скрипка не очень ценная, –пояснила она, – но все равно стоит довольно дорого, и вряд ли мне с моимизаработками по силам будет купить другую. Тем более что к этой я оченьпривыкла, она хорошая – немецкая, прошлого века.

Про скрипки я знал не много – в голове всплыло имяСтрадивари. И еще то, что на такой скрипке играл Давид Ойстрах. И ее у негокак-то украли. Но потом вернули или милиция нашла. Потому что продать такуюскрипку вор никак не мог – слишком она дорогая. А может, просто милиция в товремя более ответственно относилась к своей работе, душу в нее вкладывала.

– Не очень ценная – это, конечно, относительно, –продолжала Соня болтать как ни в чем не бывало, – скрипка стоит большедвух тысяч долларов. Но у нас говорят: «Не имей Амати, а умей играти».

Хоть я и не знал точно, кто такой Амати, но оченьрассердился. Рассказывать такие вещи совершенно незнакомому человеку! А вдруг ясейчас оглушу ее, ограблю и уйду? Разумеется, я совершенно не собираюсь этогоделать, но надо же соблюдать осторожность…

Только я раскрыл рот, чтобы нарушить неловкое молчание, какраздался телефонный звонок. Соня вздрогнула, мгновенно побледнела и выронилачашку. Она помедлила, растерянно оглянулась на меня, но телефон трезвонил оченьнастойчиво. Наконец Соня встала с места и с видимой неохотой пошла в комнату каппарату. Она оставила дверь открытой, и я мог слышать разговор.

– Да… – еле слышно бормотала она, – да, это я… Конечно,как всегда…

Тут она надолго замолчала, очевидно, слушала, что ейговорят. Я тихонько встал со стула и подошел к двери, стараясь держаться так,чтобы меня не было видно из комнаты. Соня слушала, прижав к уху трубку, и сновавыглядела очень напряженной.

– Послушайте! – неожиданно прервала она своегособеседника. – Дело в том… что я сейчас очень занята. Вы не могли быперезвонить попозже?.. Да, когда будет удобно… – Она послушала ещенемного. – Нет, просто я репетирую и не хотела бы отвлекаться.

Она положила трубку и повернулась к двери, но я уже сидел застолом и прихлебывал остывший чай. Соня вошла на кухню с опущенной головой.

– Что-то случилось? – осторожно спросил я.

– Нет-нет, так, случайный звонок, – рассеянно ответилаона. – Так о чем мы говорили?

– Мы говорили, что вам страшно ходить поздно вечером одной.Так я могу показать несколько приемов – самых простых. От компании они неспасут, но от одинокого прохожего мерзавца могут помочь.

Я сказал это совершенно неожиданно для себя, но она вдругужасно обрадовалась, даже глаза заблестели.

– Это замечательно, только… – она просительно заглянула мнев глаза, – можно, в следующий раз? Мне и правда нужно репетировать.

– Все понял, я и так уже засиделся.

– Нет-нет, я очень рада, что мы познакомились, –залепетала Соня.

– А разве мы познакомились? Вот, держи. – Я протянул ейвизитку. Околевич напечатал их на своем шикарном принтере штук двести. Там былмой адрес, телефон и номер электронной почты. – Когда будешь свободна,сама мне позвони.

– Журавлев Андриан… Тебя зовут Андриан?

Совсем забыл, я ведь представился ей Андреем.

– Терпеть не могу свое имя! – в сердцах сказаля. – С детства ненавижу.

– Я тоже свое имя ненавижу. Софья – это что-то ископаемое…Тебя в школе дразнили? – со знанием дела спросила она.

Я ответил, что дразнили, и назвал ей самые приличные из моихкличек. Она, в свою очередь, призналась, что дразнили ее Соня-Засоня, а самоеобидное прозвище – это Софья Ковалевская. Потому что с математикой у нее всегдабыли проблемы.

Я хотел попросить показать мне скрипку, но побоялся, что нетак поймет. Может быть, в следующий раз? Хотя вряд ли он будет, следующий раз…