– Липкин? – перебил Мономах, и все сразу встало на свои места. – Коксартроз коленных суставов. Две операции с последующими реабилитациями, помню!

– Я слышала, что врачи запоминают не столько пациентов, сколько их болячки! – рассмеялась Липкина.

– Как ваш муж?

– Чудесно! Правда, Владимир Всеволодович, он словно возродился: до операций едва ползал и мучился от адских болей, а сейчас прямо летает!

– Рад за него. А вы, значит, тут работаете? Какое удивительное совпадение!

Липкина снова поглядела на Олю, уже более долгим взглядом.

– У вас проблемы? – спросила она. – Это ваша дочь?

– Нет, у меня сын. Он уже взрослый.

– Меня зовут Оля, – решила наконец заговорить девочка. – Владимир Всеволодович лечит мою маму.

– О! Ясно. Может, я смогу вам помочь?

Набрав в легкие побольше воздуха, Мономах вкратце изложил суть проблемы.

Внимательно его выслушав, Липкина сказала:

– Похоже, ваша проблема и впрямь серьезная, и в коридоре мы ее не решим. Давайте пройдем в кабинет? Там вы подробно все расскажете, и мы вместе подумаем, чем вам помочь, хорошо?

Мономах и Оля переглянулись, чувствуя себя парочкой заговорщиков, которым неожиданно улыбнулась удача.

– Итак, – начала Липкина, когда они устроились в кабинете с еще двумя столами, за которыми, однако, в данный момент никто не сидел, – давайте по порядку. Тебя Оля зовут, верно? – обратилась она к девочке. Та робко кивнула. – Значит, моя коллега забрала твоих младших братьев?

– Да, близнецов. Макса и Гошу. Им по пять лет.

– Так… А еще дети в семье есть? Помимо тебя, я имею в виду.

– Есть еще мой брат, Витя. Ему двенадцать.

– Интересно… – пробормотала Липкина, задумчиво жуя кончик карандаша.

Неожиданно этим жестом она напомнила ему другую женщину, следователя Суркову – та также грызла дерево, когда над чем-то размышляла.

– Что интересно? – поинтересовался Мономах.

– Что изъяли только младших. Обычно, если речь идет о том, что дети подвергаются опасности, забирают всех… Ладно, рассказывай, Оля, как все было!

Девочка растерянно посмотрела на Мономаха, не зная, с чего начать.

– Я тебе помогу, – правильно истолковала ее затруднение Липкина. – Кто находился дома, когда пришла сотрудница опеки?

– Только мы четверо.

– А отец и мать?

– Отец с нами не живет, его мама выгнала. А мама, она на работе была. Они ведь днем приходили, часа в три!

– А звонили до этого? – спросила Липкина. – Предупреждали о визите? Говорили, чтобы их ждали?

Оля отрицательно затрясла головой, отчего кудрявые прядки ее рыжевато-каштановых волос выбились из тугой косы и упали на широкий лоб, усыпанный мелкими веснушками.

– То есть, – продолжала допрос Липкина, – в дверь позвонили, и ты открыла?

– Ну, не сразу: сначала я спросила, кто там, и женщина ответила, что из опеки. Я не хотела открывать, сказала, что мамы нет, но тогда мужчина, полицейский…

– Наверное, пристав? – подсказала Липкина.

– Может, и пристав… Он сказал, что лучше мне открыть, иначе им придется выломать дверь.

– Так прямо и сказал? – изумилась Липкина. – Что дверь сломает?

– Да, – подтвердила девочка. – Я испугалась и открыла, ведь замок чинить дорого, а мама мало зараба…

– Итак, они вошли, – мягко прервала ее Липкина. – Что дальше?

– Ну, вошли трое – две женщины и поли… то есть пристав.

– Они стали осматривать квартиру?

– Осматривать? Нет, они ничего не осматривали. Пристав увидел близнецов и спросил у тет… женщины: «Эти, что ли?» Она кивнула, и он схватил Макса на руки, а Гошу взял за шкирку, как котенка…

– Вам оставили акт. Там перечислены причины изъятия детей, – Липкина сдвинула очки на нос и зачитала вслух: «Ненадлежащее содержание домашних животных, отсутствует ветеринарный паспорт… Соседи жалуются на частый и громкий плач детей, которые, скорее всего, голодны, так как в холодильнике отсутствуют продукты, за исключением трех бутылок пива и кетчупа…

– Неправда! – воскликнула Оля, подскакивая на стуле.

– Еще тут написано, – не обращая внимания на ее возмущенный возглас, продолжила чтение Липкина, – что у детей почти нет игрушек, а те, что есть, находятся в неудовлетворительном состоянии, грязные и рваные. В квартире давно не было ремонта, обои облезают, пол проваливается…

– Это… это неправда, не так все! – закричала Оля. – Да, Макс и Гошка иногда дерутся, отнимая друг у друга игрушки, и кто-то один оказывается обиженным, может заплакать, но… но это же у всех бывает, они же дети! У наших соседей тоже есть малыши, и мы молчим, когда они орут ночи напролет, ведь понимаем, что тут ничего не поделаешь!

– А как насчет домашних животных?

– Но у нас только собака, Жирик, дворовой породы! Он маленький, тихий, никому не мешает. Мы его с Витькой по очереди выгуливаем и кормим… Ну, нет у него паспорта, потому что у нас нет лишних денег, но прививку от бешенства мы каждый год делаем! Игрушек у нас действительно немного, но они нормальные, а вовсе не рваные и не грязные!

– А ремонт?

– Нас соседи сверху постоянно заливают, мы с мамой устали обои переклеивать! А другой ремонт… как нам его сделать, мы же не мастера по ремонту?! Да и материалы дорогие, где ж их взять? А что в холодильнике еды нет, так это неправда – мама два раза в неделю варит большую кастрюлю супа, а в морозилке всегда есть сосиски или курица! Я сама умею готовить, поэтому варю кашу для близнецов, у нас в холодильнике есть молоко, кефир, а в буфете – макароны и рис. На балконе полно картошки – мы с мамой ее на базе берем, там дешевле… Да и как бы они все это увидели, ведь ни один из них дальше коридора не проходил!

– Как это? – удивилась Липкина. – Уразаева же должна была составить акт, а для этого требовалось как минимум присесть за стол. Она что, в коридоре писала?

– Ничего она не писала, бумажку с собой принесла! Там уже все подписи стояли…

– Не может такого быть!

– Может! Ничего ваша Уразаева не осматривала, она сунула мне в руки бумагу, и они ушли, прихватив мальчишек. Они громко орали, соседи повыскакивали… Я попросила помочь, чтобы Макса с Гошкой не забирали, объяснила, что мамы дома нет, но они сказали: «Сами разбирайтесь!»

На некоторое время в помещении повисла давящая тишина.

Оля исчерпала все свои, и так небольшие, силы, пытаясь донести свою точку зрения до сотрудницы опеки. Липкина, по-видимому, переваривала полученную информацию, которая не укладывалась в ее представления об описанной процедуре, а Мономах и вовсе лишился дара речи, живо представив себе, какой ужас, должно быть, испытали четверо детей, когда их насильно отрывали друг от друга, и никто даже не попытался вмешаться, хотя, если верить Оле, свидетелей у этого немилосердного акта хватало!