Англичанам, уже имевшим самую большую колониальную империю, было не очень удобно осваивать Дальний Восток именно потому, что он был очень удален от метрополии. Да и слишком уж он огромен, очень много издержек придется понести для встраивания его в Британскую империю. Поэтому англичане вложили большие средства в японскую промышленность и, что не менее важно, помогли выстроить современные вооруженные силы. Прежде всего флот, ибо без флота (торгового и военного) ни о какой экспансии для островной империи и речи быть не могло. То есть Япония получила от тогдашнего мирового гегемона как бы субподряд на освоение Китая. В случае успеха британские инвестиции быстро отобьются. И даже в случае неуспеха для инвестора все будет не так уж и плохо. Просто в этом случае Япония попала бы в зависимость от Лондона в качестве периферийной страны, то есть экономической колонии, обладающей политическим суверенитетом (ограниченным, естественно). В этом случае вложения в японскую промышленность тоже окупались, но значительно медленнее.

Но если Япония стремилась включить в свою экономическую и политическую орбиту колоссальные территории Юго-Восточной Азии, то причем тут далекая Россия, которая была обращена к Тихому океану не фасадом, а своими неосвоенными и практически безлюдными задворками? А вот это очень интересный вопрос, и потому остановимся на нем подробнее. Успешно развивающаяся социальная система всегда обращена вовне, она стремится к непрерывной экспансии. Если говорить об империи, то для нее экспансия всегда носит военно-политический характер. Эта экспансия становится причиной утраты своей субъектности менее развитыми обществами. Они либо интегрируются в более развитую систему на тех или иных условиях, принимая правила игры, устанавливаемые гегемоном, либо пытаются сопротивляться. Во втором случае они терпят поражение и признают гегемонию победителя либо уничтожаются (полностью утрачивают субъектность).

Вот было Крымское ханство, и было оно только потому, что являлось вассалом сильной Османской империи, а слабая Московия являлась объектом грабежа крымцев в течение столетий. Дань крымчакам Московское царство платило еще при Петре I. Но как только Российская империя накопила в результате петровской революции достаточно сил для успешной экспансии, Крымское ханство быть перестало. Ушло в небытие навсегда. Когда Польша была сильна, в результате ее экспансии обширные территории Великого княжества Литовского были ополячены и окатоличены, пусть лишь частично, в лице местной элиты. Польский королевич Владислав был вполне легитимным русским царем, и кто знает, согласись он принять православие, может, Россией правила бы потом 300 лет не немецкая династия Готторп-Гольштейн-Романовых, а польско-шведская династия Ваза. Но в русско-польском соперничестве выявился победитель, и потому именно в титулатуре Романовых появились слова «царь Польский».

В общем, если немножко утрировать и сказать, что в результате цивилизационного генезиса сильные социальные системы пожирают слабаков, расширяя за счет этого свой ареал, это будет в целом верно. Способность общества к экспансии — показатель его жизненного тонуса. Причем речь не идет лишь о военной, захватнической экспансии. Те же задачи могут гораздо эффективнее решаться за счет экспансии торговой, экономической, политической, культурной, демографической. Стагнирующая социальная система, даже имея превосходящий противников потенциал, вдруг начинает терпеть провалы экспансии, будто бы теряет некую «пассионарность». На самом деле тут нет никакой мистики, скорее физика. Но не будем углубляться в научные абстракции, лучше рассмотрим такую, вновь актуальную тему, как агрессивный русский экспансионизм.

Прошу не закипать гневно от слова «агрессивный», потому что никакой негативной коннотации оно не несет, а определяет тип экспансии, которая может быть либо агрессивной (атакующей, стремительной), либо ползучей. Но если говорить о ползучей экспансии, то она характерна, например, для Китая, который мог в течение столетий переваривать соседние племена, но не для России. Кстати, Китай переваривал не только побежденных, но и своих завоевателей. Завоевали Китай маньчжуры и … растворились в нем. Но это так, к слову.

Русским в каком-то смысле повезло — они жили на самой окраине пригодного для жизни человека ареала — в довольно мерзком климате, на землях, малопривлекательных для сельского хозяйства, и потому их особо никто не пытался завоевывать. Климат определил характер экспансии земледельцев по заросшей дремучими лесами Среднерусской равнине. Самым эффективным способом эксплуатации природы оказался подсечно-огневой метод, дававший даже на холодных вологодских суглинках фантастические урожаи в сам-40, сам-60 или даже больше. Однако такой способ земледелия предполагал постоянное перемещение с выжиганием все новых и новых участков леса. Он так и назывался — полукочевое земледелие (подробнее см. мою книгу «Киевской Руси не было, или Что скрывают историки»).

В результате полукочевого выжигания лесов славянские племена быстро расселились по просторам северо-востока Европы. Земли эти не были безлюдными, на них жили финно-угорские племена. Были и почти исчезли в результате экспансии славян. Столкнулись общества с присваивающим типом хозяйства (охота, собирательство) и производительным (земледелие). Нет, никто не вырезал бедных финнов. Просто выращивание ржи было куда более продуктивным, нежели охота, поэтому там, где один охотник мог прокормить троих детей, землепашец обеспечивал ресурсами для выживания 10–12, которые, достигнув зрелости, рассеивались по лесам дальше.

Так русские (или как они тогда назывались?) стали большим рассеянным (россеяным) народом. Не думаю, что политоним «Россия» произошел от слов «россыпь» или «россев, россеяние», но созвучие красивое. Ну, а местных охотников-дикарей земледельцы просто поглотили, растворили в себе в полном соответствии с принципом взаимодействия развитых социальных систем с более примитивными обществами. Сохранились финно-угры (коми, зыряне, ханты, манси, ненцы, ингерманландцы, саамы и прочие) почти исключительно лишь там, куда не добрался топор земледельца-подсечника. А он, в конце концов, добрался до Тихого океана, не встречая какого-либо существенного сопротивления со стороны малочисленных аборигенов, живущих первобытным укладом. Исключением стали лишь воинственные чукчи, которых до самого краха Российской империи так и не удалось покорить, то есть заставить платить ясак.

Вторая волна русской экспансии была направлена на обретение контроля над Волжским торговым путем и завершилась уничтожением Казанского и Астраханского ханств в царствование Ивана Грозного. Это уже было столкновение соотносимых по уровню социального развития систем, поэтому соперничество имело характер военного противоборства. Попытка первого московского царя пробиться к Балтике через труп Ливонии закончилась провалом, поскольку русская экспансия столкнулась со встречной экспансией со стороны Швеции и Польши. Победа сопутствовала более развитым социальным системам, поэтому Московия не стала морской державой в XVI веке, хотя порт Архангельск в устье Северной Двины все же появился.

Третья, уже петровская экспансия наконец позволила России закрепиться на берегах Балтийского моря. Вот только мечта Петра о заведении морской торговли так и не была реализована в сколь-нибудь приемлемом виде, потому что торговать русским было по большому счету нечем. Хлебную торговлю на Балтике контролировали рижские, мемельские, кенигсбергские и данцигские купцы, и торговали они польской пшеницей, а не русской рожью. Однако быстрая урбанизация Европы создавала спрос на зерно, ставшее еще в XVI столетии стратегическим товаром, и это определило направление четвертой волны русской экспансии, успешно осуществленной в екатерининскую эпоху широким фронтом от Кавказа до Дуная (Петр I лишь наметил вешки будущего пути, отвоевав у турок Азов да основав крепость Таганрог, вскоре потерянную). В результате победоносных для России войн страна получила контроль над плодородными южными черноземами, на которых можно было возделывать в товарных масштабах пшеницу, а реки Днестр, Южный Буг, Днепр, Кубань сделали удобной доставку хлеба к морским портам, через которые он мог отправляться в Стамбул — крупнейший наряду с Амстердамом центр хлеботорговли.