А мне так хочется, чтобы он меня обнял! Нельзя сказать, что мы совсем перестали это делать, но во все последние дни, а точнее, с тех пор, как мы тут застряли, он почти не целует меня.

Tom Odell – Just Another Thing We Don't Talk About

Нужно признать, в последнее время во мне появилось намного больше потребности в нём. И что странно, не в силе и ловкости, от которой сейчас зависят обе наши жизни, а в тепле его ладоней, в настойчивости и смелости его пальцев, в обволакивающем тембре голоса, когда он говорит со мной перед сном.

Стараясь дышать спокойно, я осторожно кладу подбородок ему на плечо. Его руки застывают с зажатыми в ладонях стрелой и ножом, а сам он словно размягчается. И я знаю, что именно так сильно его расслабило – тепло моего дыхания на его шее. Всего пару миллиметров, и мои губы могут прикоснуться к его коже… а это и есть то, что ему нравится – ожидание, томление, предвкушение. Вопрос в том, откуда я знаю, что именно ему нужно? Даже не знаю, чувствую.

И стоит мне только приподнять подбородок, как дыхание превращается в поцелуй. Мне видно, как сами собой закрываются его глаза, и это, наверное, и есть то, чего так сильно хотелось мне – увидеть свою силу, осознать, как много её во мне.

– Почему ты никогда не целуешь меня днём? – спрашиваю.

К моему удовольствию Альфа откладывает свои заготовки в сторону.

– Потому что это награда, которую можно получить только вечером.

Он усаживает меня перед собой и, обняв, снова принимается строгать свои стрелы.

– Награда за что? – допытываюсь я и прижимаю спину плотнее к его груди, хотя хочется мне другого – его поцелуев, причём таких, от которых бывает щекотно внутри.

– За ещё один день пути.

– Ну… награда – это же ведь стимул, неужели он тебе нужен чтобы двигаться?

– Да, – кивает. – Очень нужен.

– Я думала, ты хочешь идти туда, куда мы идём!

– Хочу. Но ещё больше я хочу…

Он умолкает и переводит взгляд с деревяшки на моё лицо, странно улыбаясь.

– Не важно, – заключает в итоге.

И теперь улыбка растягивает уже мой рот, да так, что я не в силах сопротивляться. Чего хочу я больше всего на свете? Тот сруб на высокой скале, где мы жили бы вместе и никого кроме нас.

– А если мы хотим одного и того же? – спрашиваю его, прищурившись.

Альфа понимает с полуслова, кивает, но отворачивается.

– Нам нужно к людям.

– Почему?

– Потому что тебя необходимо показать врачам.

Врачи… Люди, которые помогают другим справляться с физической болью, волшебники, продлевающие жизнь, но не всегда и не всем.

– Почему? – спрашиваю, хоть и знаю сама ответ.

Но Альфа отвечает немного по-другому:

– Чтобы я, наконец, мог спокойно уснуть и не боялся проснуться.

Мы молчим слишком долго, чтобы пауза считалась естественной. В конце концов, я решаю выяснить:

– Ты переживаешь из-за меня?

– Мы не знаем, как отразилось на тебе всё это: болезнь, голод и прочее… но больше всего меня беспокоят твои месячные. Так больно не должно быть.

Я с ним согласна, что так больно, как мне, не должно быть. По крайней мере, другим девушкам ведь не было, а спали на земле абсолютно все – никто не избежал этой участи.

– А если бы… если бы я была как все, ты бы остался со мной в этом лесу?

– Если бы ты была как все, я никогда бы не потерял независимость!

Ого, какое громкое слово. Важное. Услышанное впервые и до боли знакомое. Думаю, я размышляла о ней даже слишком много, и вряд ли кто-то кроме меня, вообще, это делал. И все мои мысли давно уже свелись к одному вопросу:

– А есть ли в ней ценность?

– У абсолютно всего есть своя ценность… или цена.

– Что ты думаешь о детях?

Альфа мгновенно перестаёт быть человеком земным. Когда он смотрит в мои глаза так, как сейчас, у меня возникает дежавю и мороз по коже, словно бы я попала в плен к колдуну, умеющему отдавать приказы мыслями. Его голос в такие моменты становится ещё более потусторонним, чем взгляд.

– Считаешь, я слишком дорого плачу? – спрашивает он так тихо, что слышат его, наверное, только лесные эльфы и я, причём не ушами, а каким-то иным, необъяснимым способом.

В моём случае прямота – самое эффективное оружие.

– Мой мозг представляется мне шкурой жирафа: темные пятна – это отсутствующая память, а светлая – то, что от неё осталось. Я мыслю наощупь, но чувствую намного больше чем помню, и это позволяет лавировать между пятнами, обходить их и двигаться, в принципе, в любом направлении. Я могу добраться и до головы, и до хвоста, вопрос только в том, сколько ошибок наделаю, сколько раз задержусь или даже увязну в темноте.

– Объясни.

– Я ничего не помню ни о своём здоровье, ни о сексе. Но я уже очень хорошо уловила, что ты как огня боишься моей беременности. Именно это и только это сдерживает тебя. Ни мои руки, ни мои слова не имеют особого веса. Нет, какая-то ценность в них есть, но ничего такого, что могло бы тебя остановить… максимум, споткнёшься, но встанешь и двинешься дальше к тому, что тебе нужно. И ты действительно хитёр, хитрее всех, умнее всех и искуснее в том, чтобы водить остальных за нос. Мало кто в состоянии это понять, потому что твоя хитрость слишком хорошо маскируется порядочностью. Но есть один момент: порядочность – далеко не верхушка пирамиды твоих ценностей. И ещё: ты настолько сложен, что иной раз сам в себе можешь потеряться.

Его взгляд пронзителен, а я с азартом жду реакции на сказанное. У меня нет ни памяти, ни знаний, ни особой мудрости, что в сущности и есть память и знания, я действительно живу и мыслю наощупь, но из всех людей, как ни странно, с ним мне проще всего. Не потому ли, что связанные с ним эмоции помогают латать дыры в моей картине мира?

– Мне нужно… поохотиться.

Именно этого я и ждала. В смысле, не в точности этого, а того, что он резко свернёт в сторону. Даже такой умный Альфа не в состоянии придумать складную ложь налету, когда