Хотя участники восстания 1670–1671 годов – люди, стоявшие на нижней ступени социальной лестницы – буквально из ничего слепили себе образ небесного государя, Нечая, на самом деле они уповали скорее на человека своего круга, Разина, и именно его прочили на престол. Правящая верхушка в лице Петра I пошла им навстречу и удовлетворила одно из их главных требований: будущему царю теперь не нужно было быть членом царствующей династии и даже природным дворянином. И действительно: императору наследовала жена, крестьянка по происхождению. Семена, брошенные в столь благодатную почву, дали исключительные по разнообразию и богатству всходы. Низы со всей серьезностью восприняли опасную идею о том, что царем отныне может быть любой. Весь XVIII, а также XIX век эта идея носилась в воздухе на просторах огромной империи, во всех ее городах и весях: число самозванцев, объявивших себя царями или царевичами, превышало в тот период все мыслимые пределы.

Появлению того или иного самозванца всегда предшествовала некая легенда, а его выход на сцену сопровождался слухами. В центре этих легенд находился некий лжецарь, захвативший трон и сместивший настоящего государя, или сам царь (иногда его сын или брат), исчезнувший при таинственных обстоятельствах (причем этот уход мог быть как насильственным, так и естественным – народу то и другое казалось подозрительным) или вынужденный отречься от престола. Подобные легенды всякий раз обставлялись рассказами о желании царя дать волю крепостным крестьянам (чему якобы противились дворяне), наделить их землей, покончить с религиозной нетерпимостью в отношении староверов, расширить права казаков и не нарушать их свобод. Слухи, явление по большей части обстоятельственное, возникали и затухали в связи с определенными событиями; они представляли собой форму, в которую облекается содержание легенд, но при этом служили средством распространения и других тем. Среди последних фигурировал образ доброго царя, который привечает крестьянские депутации, явившиеся к нему для представления своих жалоб, в то время как заключение этих посланцев народа в тюрьму приписывалось козням окружавших государя дворян, как и подавление царскими войсками бунтующих деревень; войсками якобы командовали не царские генералы, но наемники, находившиеся на жалованье у помещиков…

Подобные слухи встречались во всех регионах практически в неизменном виде, что позволяет нам рассматривать крестьянство как единое целое; однако слухами было охвачено все население империи. Исследователь вынужден с немалым удивлением констатировать равную зависимость от подобных слухов неграмотного мужика в глухой сибирской деревне, его собрата в европейской части России, московского горожанина и самодержавного царя, обитающего в своем дворце в Санкт-Петербурге. Слухи такого рода отнюдь не были новы: в свое время молва утверждала, что первая жена Василия III Соломония Сабурова, будучи заточена в монастырь, родила там сына. Что касается прилагательного «народный», которое часто приставляют к слову «слух», то его употребление не всегда оправдано. Так, слух о подложности патриарха Филарета, отца первого Романова, – он-де иностранец, поставленный литовцами на место истинного патриарха, томящегося в неволе за границей, – исходил от придворных кругов, недовольных политикой Михаила Романова. Что же касается слуха о подложности Алексея Михайловича, которого якобы еще в малолетстве подменили другим ребенком, то он был распространен отнюдь не только в среде простолюдинов.

Реформаторские усилия Петра во всех областях, враждебность к староверам, ухудшение условий жизни крестьян, наконец, сама продолжительность его правления не дают слухам о подмене императора оформиться в ожидание возвращения «истинного Петра». Народ отказывает Петру даже в чести иметь двойников: за всю историю было засвидетельствовано, кажется, всего два лже-Петра: «капитан Петр Алексеевич» и «Первый император».

Но неужели Петр и вправду умер, не оставив наследника? Народ переключился в своих ожиданиях на царевича Алексея. Оппозиция петровской политике, мученическая смерть в застенке сделали из него идеальный символ новой волны самозванчества. Уже во время стрелецкого бунта 1697 года семилетнего Алексея прочили в цари. С тех пор и до гибели его имя связывали с любой попыткой противодействия политике Петра. После смерти Алексея молва разнесла весть о том, что он-де жив, здоров и скрывается за границей или уже вернулся в Россию. В 1718 году, еще до смерти Алексея, когда стало известно о его разногласиях с отцом, объявился самозванец Андрей Крекшин, выдававший себя за царевича. Начиная с 1717 года почвой для возникновения слухов и самозванческих настроений служили реальные события. Сын Петра I действительно бежал за границу, переодевшись в офицера и называясь разными вымышленными именами. Он просил убежища в Вене у австрийского императора, но, поверив ложным обещаниям отца простить его, решил вернуться в Россию. Это бегство, очевидно, многих навело на мысль выдать себя за опального царевича, а впоследствии внушало соответствующим притязаниям бóльшую достоверность. В 1723 году был пойман и объявлен сумасшедшим Алексей Радионов, называвший себя царевичем Алексеем. В следующем году в Астрахани солдат Евстифий Артемьев признался исповеднику, что он якобы настоящий Алексей Петрович. Несколько бóльших успехов удалось добиться другому «Алексею», солдату Александру Семикову из города Почеп на Украине. В 1731 году ремесленник Андрей Холшевников объявил себя царевичем Алексеем и обзавелся несколькими последователями из числа староверов и крепостных крестьян князя Черкасского. Вскоре его примеру последовал крестьянин Андрей Обудин. Иван Миницкий после нескольких видений, пригрезившихся ему во сне, заключил, что он и есть настоящий царевич Алексей, и, вербуя сторонников среди солдат полка, расквартированного на Украине, привлек к себе нескольких рядовых, сотника, атамана и священника. Восстание удалось предотвратить лишь в последний момент.

Нашествие лже-Алексеев не исключало выхода на сцену самозванцев и под другим именем. В 1723 году послушник Гротского монастыря в Пскове Михаил Алексеев выдал себя за брата Петра I. Труженик, чей случай мы рассмотрели в предыдущей главе, имел в соседней деревне сообщника, казака по имени Ларион Стародубцев, который провозгласил себя Петром Петровичем, братом Алексея-Труженика. Прежде чем его схватили (1732), он успел объединить вокруг себя десятка три последователей. В тот период термин «самозванец» использовался и по отношению к движениям национальных меньшинств: например, применительно к лидеру башкирского восстания 1707–1708 годов. Самозванчество распространилось за пределы чисто «русской» части империи.

Время шло, цари на русском престоле сменяли друг друга, поток самозванцев не иссякал, но теперь принято было называться другими именами: Петром II и Иваном VI Антоновичем. Первый, сын царевича Алексея, покинул бренный мир в пятнадцать лет, толком не успев поцарствовать, но было известно, что он попал под влияние противников своего деда. С его смертью, последовавшей в 1730 году, пресеклась мужская линия дома Романовых. Его преждевременный уход, невозможность возложить на него прямую ответственность за состояние дел в стране и приписываемое ему неприятие политики Петра стали достаточным основанием для того, чтобы молва наделила его чертами доброго царевича. С самого момента его смерти заговорили о том, что он был убит; впоследствии распространились слухи о его чудесном спасении. Вплоть до середины 1760‐х годов он продолжал оставаться героем легенд. Так, в 1765 году был схвачен некий Иев Евдокимов, солдат, дезертировавший еще в 1747 году и с тех пор живший среди старообрядцев Нижегородской губернии, которым он в конце концов признался, что он Петр II. Он утверждал, что, вопреки официальной версии, не погиб: его якобы замуровали в колонну итальянского королевского дворца, где он томился двадцать четыре с половиной года, получая пищу через щель в стене, пока его наконец не спас Святой Дух. Крестьяне, поверившие его словам, поспешили воспользоваться его присутствием, чтобы попросить императрицу о снисхождении к раскольникам и снижении налогов. Когда Евдокимова объявили в розыск, он сдался властям, сказав во время следствия, что ничего не помнит о своих родственных связях. Он объяснил, что выдавал себя за Петра II лишь для того, чтобы добыть себе на пропитание. Екатерина II приговорила его к битью кнутами в каждой деревне, где он смущал народ, и к пожизненному заключению в монастырской тюрьме (последние отличались особенно суровыми условиями) в Сибири, запретив кому-либо к нему приближаться. Одновременно с этим в количестве пятнадцати экземпляров был отпечатан манифест, который надлежало оглашать только в тех местах, где самозванца должны были сечь кнутом, что красноречиво свидетельствовало о стремлении всеми силами предотвратить разрастание самозванческих настроений.