Душу мне пронзает боль. Слышу свой собственный голос:

— Но почему? Почему это так уж глупо?

— Потому что у тебя есть глаза. Если бы ты был на самом деле незрячий, ты бы приспособился. Легко. Но ты не слепой. Ты сам постарался лишить себя зрения. И напрасно.

— Я подумал, это может нас сблизить.

— Да когда мы были ближе, чем сейчас?

— Не знаю. А правда, когда?

На этот счет у меня было свое мнение. Но пришлось выслушать мнение Леонарда.

— А как насчет вчерашнего вечера, когда мы с тобой пошли прогуляться? Ведь ты видишь, а я — нет. По этой причине мы очень подходим друг другу. У одного есть то, чего нет у другого.

— Я хотел взглянуть на мир твоими глазами.

— Слепыми глазами. Только добровольная слепота — это не то. Уж ты мне поверь. Кое-чего нарочно не добьешься. Даже если очень захочешь.

— Хлопья будешь? — Что-то мне приспичило сменить тему.

— Конечно, буду. Спасибо.

— Я подам тебе завтрак в постель. Только подмету осколки.

— Держи глаза нараспашку. А то порежешься.

И он ушел. А я стоял посреди кухни и осматривался.

Чашек со стаканами разбилось, пожалуй, больше дюжины. У фарфоровых кружек отлетели ручки. Упаковка куриных грудок без кожи торчала из-под плиты. Две банки замороженного клюквенного сока валялись под столом.

Я налил кофе в единственную непокалеченную кружку и разбавил пол на пол молоком.

Потом принялся за уборку.

В тот же день, часа в три, заглянул Кэхилл с сыном, Джоном-младшим по прозвищу Отрок Джон. Они направлялись на занятия в детскую бейсбольную секцию.

В это трудно поверить, но восемь лет назад Кэхилл женился на Ханне и увел ее от нас.

Только не говорите ничего. И без вас все знаю.

Во-первых, Кэхилл, с его репутацией человека, не годного к оседлой семейной жизни, родил ребенка и сейчас сопровождает его на занятия в бейсбольной секции. Во-вторых, я всегда считал, что Ханна без ума от меня. Наверное, когда-то она и вправду была в меня влюблена. Вот и все, что мне известно.

Просто мне было приятно представлять ее чем-то вроде страховочной сетки в цирке. И вот уже лет восемь я работаю без страховки.

Наверное, это нелегко — быть для кого-то страховочной сеткой. А может, она не так уж была в меня и влюблена. И я не уделял ей должного внимания, полагая, что если уж она в меня втюрилась, то так будет всегда.

Леонард сидел на стуле у окна, скрестив ноги. Вылитый Будда или кто еще из этой тусовки. Казалось, Леонард глядит в окно. А может, так оно и было. Ведь он к тому времени уже кое-что видел, только мы старались не обсуждать это. К чему лишние объяснения и лишнее напряжение?

На щеках Леонарда уже пробивался шелковый пушок, и он не давал мне его сбрить.

Отрок Джон прямиком направился к Леонарду.

— Привет, Док, — бросил на ходу Отрок Джон. Вежливость, не более того. Интересовал его только Леонард. — Привет, Леонард.

Для Отрока Джона на Леонарде свет клином сошелся. Само собой, я даже не пытался его разубедить.

— Салют, Отрок Джон. — Леонард встал и потрепал мальчика по голове.

— Ты уже можешь видеть?

— Немного.

— А сколько?

— Кое-что. Но не все.

— Это как?

Леонард вздохнул. Я знал, ему нелегко вдаваться в объяснения. Но он и не пытался протестовать.

— Ну типа в комнате выключили свет, и ты видишь одни лишь очертания предметов. Но темноты на самом деле нет. Просто ты видишь только контуры.

— Это ужасно?

— Да нет.

— Значит, все в порядке.

— Понимаешь, вряд ли бы ты захотел быть на моем месте. Никому не пожелаю.

Тут Леонард повернулся в мою сторону и посмотрел прямо мне в глаза. Много ли он при этом видел, не знаю. На губах у него появилась кривая усмешка.

— Помалкивай, Леонард, — прошипел я.

На следующее утро Леонарда в спальне не оказалось.

Я искал его повсюду. Даже на улице.

Пришлось проконсультироваться у Глюка.

Я спросил вслух:

— Эй, Глюк. Куда девался Леонард?

Пес лежал на полу возле лестницы. Заслышав обожаемое имя, он поднял голову и посмотрел наверх.

— Благодарю, — сказал я. — Твоя помощь очень пригодилась.

Я забрался по лестнице наверх.

Леонард спал на полу за моей кроватью.

Вряд ли ему было так уж удобно. Я поднял его и уложил в постель. Удивительно, он даже не проснулся.

Три ночи кряду Леонард спал на полу за моей кроватью, или на кушетке в углу моей спальни, или в ногах постели, словно верная собачка. Почему ему так нравится спать у меня, он не говорил. А я не спрашивал.

На четвертую ночь явилась Барб, и нам пришлось хорониться в комнате Леонарда и заниматься любовью, заперев дверь.

Была жаркая летняя ночь, а единственный кондиционер в доме был наверху. Леонард-то легко переносил жару, но терпеть не мог искусственно охлажденный воздух.

Когда любовные ласки закончились (на этот раз я был сверху, редкий случай), я понял, что весь покрыт потом. С носа у меня срывались капли и плюхались на ключицу Барб.

— Тем самым он признает, что ты ему нужен, — сказала она.

Это были ее первые слова о Леонарде за весь вечер. Прозвучали они неожиданно, как бы в продолжение какого-то несостоявшегося разговора. Тем не менее сказано было к месту.

— Я знаю, — ответил я.

— Ты, конечно, польщен.

— Еще бы.

Парю недалеко от берега. И не очень высоко, по правде говоря. Чуть выше обрыва, откуда взлетел.

По-хорошему, надо бы задрать нос дельтаплана и забраться повыше. Но я не стал делать резких движений. Со стороны могло показаться, что я трушу и не хочу слишком уж искушать судьбу. Если летишь вдоль берега, то кажется, что сможешь приземлиться, когда захочешь. Или разбиться. Наверное, это и на самом деле так.

И тут я опять вижу уже знакомую большую звезду. Прямо перед собой. Над океаном.

Наверное, это иллюзия, только очень уж четкая: от звезды ко мне устремился луч. Глаза у меня слезятся от ветра, и чем больше я моргаю, тем ближе мерцает луч. Мне кажется, что если полететь чуточку быстрее, то я и луч встретимся на полдороге. Неизвестно где. Но там со мной будет Перл, и там мой дом.

Кто зачал тебя, Леонард? Кто твой отец?